Когда-то, в начале 80-х, в одном из старых ежегодных альманахов «Поэзия», среди поэтического сора и хаоса, наткнулся на стихотворение Забелина «Казахстан», и запомнил его легкость и красоту.

 
Из стихотворений Забелина
**
Казахстан
 
Вечерний диск за тучами потух,
дымилась синь за горизонтом мглистым,
вновь суслики тревожили мой слух
своим шальным разбойным пересвистом.
Подковы жгла осенняя руда,
металась  тень  неуловимой  птицы,
и горбились степные города,
и старились дремучие станицы.
У столбовой, протянутой черты,
на этом месте — сумрачном и диком —
над падалью кричали беркуты
гортанным заунывным перекликом.
Теперь один... Недавно утонул,
в волне холмов, среди усталой пыли,
затерянный пастушеский аул,
где жгли костры и лошадей поили.
За далью — даль... У граней смуглых стран
цвели пески, сквозь шелковое пламя
хмелел кумыс, и молча Казахстан
глядел на нас верблюжьими глазами.
Степные дни! Мы не уйдем назад,
в кольце озер, на солнце загорая,
кто выдержит окаменевший взгляд
чужого, неразгаданного края?
За сотни верст от кокчетавских сел,
забыв в пути покинутые села,
наш проводник за сопками нашел
костяк откочевавшего монгола.
Рдел древний пыл в скитальческой крови,
чеканилось открытое забрало,
в глазницах копошились муравьи,
росла полынь, тоской земля шуршала.
Зыбь ковы лей! Здесь камень головы
черствел в пыли. Он над дорогой нашей,
он над тобой из пасмурной травы
желтел пустой, отпировавшей чашей.
Плыл ветер от безродного куста,
перелетал, взметнувшись, от бурьяна,
дрожал на дне оскаленного рта,
застывшего улыбкой Чингисхана.
Проходит все, но жизнь в веках мудра,
поджогами языческих закатов
такие же горели вечера
над предками раскосых азиатов.
Перегнивает ржавчина монет,
и череп как зазубренный осколок,—
что из того! Солончаковый след
отыскивай, поэт и археолог.
Ты веришь ли бессмертию земли,—
она легла раскинутой равниной,
под облачным затишьем журавли
звенят сквозной сентябрьской паутиной.
 
* * *
Влюбленная в красивые слова,
Она глядит спокойно и устало.
Изысканные вянут кружева,
Павлиний шелк спускает одеяло.
 
Густых духов жеманный аромат
Напоминает молодость жасмина,
А за стеной наигрывает брат
Бетховена на старом пианино.
 
О, фрейлины утраченных веков,
Коснеющих над фижмами и пудрой,
Поклонником старух и париков,
Маркизом был ваш друг золотокудрый.
 
Вы, улыбаясь, слушаете бред,
Вы смотрите на сумерки без боли.
В последний раз лукавый менуэт
Он танцевал в серебряном камзоле.
 
К чему скрывать встревоженную дрожь,
Я все равно за вас не побледнею,
Ведь гильотины выточенный нож
Поцеловал подставленную шею.
 
Пред дворцом поруганной вдовы,
Натравленная бешенством Марата,
Топтала чернь осколок головы
И голубую кровь аристократа.
 
Тоска пришла и больше не уйдет.
Опять глаза темнеют от печали.
В ту ночь король взошел на эшафот,
И палачи его короновали.
 
Осыпалась могильная земля.
Не сберегли придворные поэты
Последние молитвы короля
И локоны своей Антуанетты.
 
Пусть тонкий хмель сплетается в слова,
Мы юность пьем из полного бокала.
Изысканные вянут кружева,
Павлиний шелк спускает одеяло.

** 
Полынь
 
Полынь, полынь,
Смиренная вдовица,
Кто не пил слез от горечи твоей?
Полынь, полынь,
Роняет перья птица,
Зыбь облаков белее лебедей.
 
Степную боль не выплакать до дна,
Копытом ветер бьют стреноженные кони,
И сохнет степь,
Как нежная княжна
В татарском перехлестанном полоне.
 
Полынь, полынь…
Ложится прахом пыль.
Ее себе, усталые, постелем…
Тряхнув кудрями, русый ли ковыль
Солончаки
Осыпал брачным хмелем?..
 
Под всхлипами предсмертного меча,
Под звон кольчуг, сквозь трещину забрала
Крутая кровь,
Сплеснувшись сгоряча,
твоих кустах цвела и отцветала.
 
Шуршание твое
Прошепчет смутно нам,
Молчальница просторов неизжитых…
Кружилось воронье по ржавым черепам
Над трупами убивших и убитых.
 
Но город встал панельною пятой,
Задрызгался гудками беспокойней,
Чтоб ты заблекла зеленью больной
На пустырях,
На свалках
И на бойне.
 
Немудрая – в своем июльском росте,
Листву простоволосую раскинь,
Покойница
На меркнущем погосте,
Родная, задушевная полынь.
 
Не пой, не плачь,
Согбенная вдовица,
Мне тяжело от горечи твоей…
Полынь, полынь,
Роняет перья птица,
Зыбь облаков белее лебедей
1926
 
**

Карусель
 
В вихре песен, топота и свиста,
Разжигая радугу в крови,
Полетели пальцы гармониста,
Засвистели, словно соловьи.
 
Бухлый бубен бьется от припадка,
Бурной брагой сбрызгивая хмель,
Снова волос обдувает сладко
Сарафанным ветром карусель.
 
Вот в степном, приученном разгоне,
Разблестевшись гривой впереди,
Понеслись разлетистые кони,
А за ними – синие ладьи.
 
Нужно замусляканным и пьяным
В сердце смыть наруганную грязь…
Заструилась золотом румяным
Круговая наша коновязь.
 
Эй-да! Эй-й! Бери сарынь на кичку!
Жги и бей! Спускай ладьи на дно!
Мы летим под бабью перекличку
Деревянной конницей Махно.
 
Полыхает розовое пламя,
Рыжий ветер гонится за мной…
Стелет бубен под ноги коврами
Солнечную удаль плясовой.
 
Пальцы льются, пальцы рвутся чаще,
Крутоверть закруживает вскачь…
Чем потушишь заревом горящий,
Чем зальешь сгорающий кумач? 
 
Парусом из порванного шелка,
Промелькнув с разбега напрорез,
Карусель причалив ненадолго,
Я с седла раскрашенного слез.
Услыхал за тишиною темной,
В предвечерний город уходя,—
Вновь запел стеклярус неуемный
Прозвенью горячего дождя.
Все цвела гармонь у гармониста,
Все звала до дальних берегов
В вихре песен, топота и свиста,
В вихре красных, голубых платков.

АДМИРАЛ КОЛЧАК
 
Сначала путь непройденных
земель,
Потом обрыв израненного
спуска,
И голубая изморозь Иркутска,
И проруби разинутая щель.
 
Полковники не слушали твой
зов,
Бокальный всплеск укачивал
их сонно,
Созвездия отгнившего погона
Им заменяли звезды коньяков.
 
Свои слова осколками рассыпь
Меж тупиков, сереющих
пустынно,
Плюгавое похмелье кокаина
И сифилиса ситцевая сыпь.
 
Кашмирский полк, поющий
нараспев,
Кашмирский полк, породистый
британец,
Обмотки на ногах, у плеч —
тигровый ранец,
На пуговицах — королевский
лев.
 
Приблизилась военная гроза,
Рождались дни, как
скорченные дети.
От них, больных, в витринах
на портрете
Старели адмиральские глаза.
 
Что ж из того, упрямо перейду
Былую грань. Истерикой
растаяв,
Дрожа слезой, сутулый
Пепеляев
Покаялся советскому суду.
 
Перехлестнул, стянул,
перехлестнул
Чеканный круп неконченого
рейса.
Жизнь сволочнулась ртом
красногвардейца,
Вся в грохоте неотвратимых
дул,
 
Душа не вынесла. В душе
озноб и жар,
Налево — марш к могильному
откосу.
Ты, говорят, опеплив
папиросу,
Красногвардейцу отдал портсигар.
 
Дал одному солдату из семи.
Сказал: "Один средь
провонявшей швали,
На память об убитом адмирале,
Послушай, ты, размызганный,
возьми!”
1925
 
** 
ДВА СОНЕТА
I
На рубеже предсумрачной пустыни
Рвет в клочья зыбь
скитальческий норд-вест.
Уже покрыл осенний блеклый иней
У шлюпки — борт, у гибкой мачты—шест.
Намокшим неводом,
над полднем диких мест
Повис туман. Но этот ветер синий,
Как моль меха в разостланной пушнине,
Он также нам ладони рук разъест.
Опять плывем в тяжелом Карском море, Вплетая дни в мозолистый канат. 
Далекое тускнеет плоскогорье,
Ржавеет обескровленный закат...
Всплывают льды... Увидим берег вскоре,
Там вьется мех кудрями медвежат.
II
Морщинами избороздившись, пена
Швыряется расхлестанной волной. 
Мы груз везли из Омска для обмена 
На новый груз — свинцовый и стальной.
 
Кругом безлюдье. За Обской губой,
Где вздрагивает струнная антенна, 
Упруго, полусонно, вдохновенно 
Под древний ритм качается прибой. 
Земля легла оленьей мягкой шкурой, 
Покинули становье остяки, 
Трава склонилась проседью понурой...
Страна моя! Понятны и близки 
Твоя тайга под хвоей черно-бурой,
Озерные твои солончаки.
1927
 
**

В тайге
 
Один – охотничьей рукой
Курков оскаленных не трогай…
Лесной, медвежьей сединой
Дымится иней над берлогой…
Пусть у зимующей сосны
Смолистой силой крепнет хвоя
И бьется сердце тишины
Среди великого покоя.
Уходит вечер на ночлег…
Гляди – по вечному безлюдью
Ложится первоцветный снег,
Склоняясь лебединой грудью.
Мы в дар для сумрачной тайги
Приносим горсть тяжелой дроби…
Костерный пепел разожги,
Лукавый след ведет к трущобе.
Его распутай до конца…
Тайга обветренному сыну
Взамен горячего свинца
Отдаст заветную пушнину.
И звездной изморозью в ней
Опять осыплется, мерцая,
Ухвостье нежных соболей
На мех густого горностая.
Живьем не выпустит капкан…
Скрываясь в выщербленной яме, 
Он шерсть, усталую от ран,
Прокусит дикими клыками.
Ты затаился, ты застыл…
Чью кровь в неистовом разгуле
Из молодых звериных жил
Пригубят меченые пули?
Здесь после выстрела звенят
Осины, вздрагивая тихо…
В последний раз своих волчат
Вчера баюкала волчиха
 
Биография
Евгений Забелин (Савкин Леонид Николаевич) родился 5 августа 1908 года в Омске в семье священника. Существует предположение, основанное на семейных преданиях, что поэт родился несколько раньше 1908 года. "Непролетарское" происхождение причиняло поэту массу неприятностей, но именно профессией отца обусловлен характер его самых первых стихотворных опытов. Стихи Евгений Забелин начал писать рано. В юности пробивался сочинениями эпитафий на кладбище.
          В 1921 году вступил в Омскую артель писателей и поэтов, в том же году опубликовал свои первые стихи. В начле 1920-х годов путешествовал по Сибири, Северу и Казахстану. В середине 20-х вступил в Омскую ассоциацию пролетарских писателей. Его стихи публиковались в Омске, Москве и Архангельске. В 1929 году переехал в Москву и вошёл в кунцевское писательское содружество бывших сибиряков "Сибирскую бригаду".
          В 1932 году был арестован и в 1933 сослан в Сыктывкар. В 1934 – освобождён, а 3 ноября 1937 года арестован снова.
          Скончался Евгений Забелин в одном из колымских лагерей 3 января 1943 года в возрасте 35 лет. В 1990 году в Омске вышла его книга "Полынь".
**
Из интернет-«omskgazeta»
 «Был поэт...», Именно так назвал биографический очерк о нём в своей книге омский литературовед Марк Мудрик.
«Он не оставил после себя ни одной книги – только стихи, разбросанные по газетам Омска и Вологды, журналам и альманахам Москвы, Новосибирска, Архангельска. Не все из них выдержали испытание временем. Тем не менее в литературе нашей был и возвращается в нее поэт Евгений Забелин».
Он был сыном протоиерея, настоятеля омской церкви Параскевы Пятницы, здание которой, к счастью, сохранилось. В ограде этой церкви находится и могила священника Николая Савкина. Молодой поэт Леонид Николаевич Савкин берет себе новое имя и фамилию – Евгения Забелина.
О жизни поэта мы знаем очень немного. Точно не известен даже год рождения (называют и 1905-й, и 1908-й). А погиб он в сталинском лагере в январе 1943 года.
Активный участник литературной жизни Омска в двадцатые годы, Забелин печатался в газетах «Сигнал», «Рабочий путь», а когда в 1929 году он оказывается в Москве, то публикуется и в центральных изданиях («Известия», «Новый мир» и др.).
В 1932 году Забелин вместе с Николаем Ановым, Сергеем Марковым, Леонидом Мартыновым, Павлом Васильевым осужден по делу так называемой сибирской литбригады. Ссылку он отбывал в Сыктывкаре и поселке Пезмог Коми АССР. Время, как известно, тогда еще было «вегетарианское», и в 1934 году, после освобождения, начинается как будто благополучная жизнь. С фотографий 1935–1936 годов смотрит на нас красивая молодая пара – Забелин и его жена Анастасия. Прекрасные открытые лица, излучающие счастье и любовь… Одна из фотографий запечатлела счастливых родителей прелестного ребенка – дочери Натальи. В 1937 году родилась вторая дочь Ольга, через месяц после ее рождения Забелина арестовали. Жена поэта умерла в 1957 году, не дожив полгода до его реабилитации.
Очень многое написанное Забелиным не дошло до нас. Не сохранился и сборник стихов, который Забелин собирался напечатать в 1930 году под названием «Суровый маршрут». И именно так Марк Мудрик озаглавил сборник стихов Е. Забелина, включив в нее лучшие из дошедших до нас стихи поэта. Книга вышла полгода назад, став событием в литературной жизни нашего города, это отметил, в частности, в своей рецензии А. Декельбаум («Был поэт…», «Вечерний Омск», 17.08.2011). Кроме того, очерк Мудрика о Е. Забелине напечатан и в ноябрьском номере журнала «Новый мир».
Марк Мудрик – один из первых и немногих исследователей, начавших изучать творчество Евгения Забелина. В 1990 году он выпустил сборник стихотворений поэта «Полынь», а в 2008-м в свою книгу «XX век. Поэты. Омск» поместил очерк о Е. Забелине.
Прежде всего, материалы из архива Марка Мудрика и составили основную часть музейной выставки. В ней представлены фотографии поэта, его жены и дочерей, автографы стихотворений, материалы следственного дела Забелина.
Последний раз Забелин приезжал в Омск в 1930 году. Арестовали его в Вологде. Родной город он увидел еще раз только из окна арестантского вагона по пути на Колыму…
***
Желающим больше узнать о жизни и творчестве Евгения Забелина хочу рекомендовать хорошую, написанную с любовью и знанием статью омского писателя и журналиста Марка Мудрика  -  Новый Мир 2011, 11