Главная » 2014 Январь 4 » 18 апреля родился Владимир Соколо́в
15:43 18 апреля родился Владимир Соколо́в |
18 апреля родился Владимир Николаевич Соколо́в (18 апреля 1928, Лихославль,
Тверской обл. — 24 января 1997 года, Москва) — прекрасный русский советский
поэт. В своих простых по форме, но многослойных по содержанию стихах, без
ложного пафоса, Соколов писал - о непрочности физического бытия, и
неустроенности души в этом сложном мире. И о вечной красоте российской природы,
будь это городской или деревенский пейзаж, зима или лето, осень или весна.
Между сугробами дровни
Прошелестели едва.
Белая ель, как часовня,
Ждет своего рождества.
Поэзия
Владимира Соколова своим лиризмом и философской глубиной, близка поэзии Анатолия
Передреева, Николая
Рубцова, Юрия
Кузнецова.
  Владимир
Соколов и Марианна Роговская:  Из удивительной поэзии
Владимира Соколова:
Спасибо,
музыка, за то,
Что ты
меня не оставляешь,
Что ты
лица не закрываешь,
Себя не
прячешь ни за что.
Спасибо,
музыка, за то,
Что ты
единственное чудо,
Что ты
душа, а не причуда,
Что для
кого-то ты ничто.
Спасибо,
музыка, за то,
Чего и
умным не подделать,
За то
спасибо, что никто,
Не знает,
что с тобой поделать.
**
Все
прозрачно в мире — это свойство
Голубых,
больших осенних дней.
Птиц
охватывает беспокойство:
Гнезда их
становятся видней.
Все
открыто пристальному взору —
Дно
речное, паутинки нить.
Очень
любит осень в эту пору
Отобрать,
отсеять, отцедить.
И, следя
за дном, за цепью уток —
В час
такой, давно ли слеп и глух, —
Я и сам,
как это утро, чуток
Обращенный
в зрение и слух.
Я ловлю,
раскидываю сети,
Только
вовсе мне не до игры.
Я и сам
как будто на примете
У большой
и пристальной поры.
Я молчу,
тревогою объятый:
Эта осень
видит все насквозь.
Мой сосед
стоит у ближней хаты,
У него в
руке доска и гвоздь.
Тоже
смотрит долго, сокровенно
И
вздыхает: — Ну, брат, я решил.
Я сегодня
валенки надену.
Понимаешь,
вовремя подшил.
Он
смеется: что, придумал строчку?
Или снова
юноша влюблен?
Надевает
валенки — и точка.
Думает,
что жизнью умудрен.
1956
**
Пластинка
должна быть хрипящей,
Заигранной...
Должен быть сад,
В акациях
так шелестящий,
Как лет
восемнадцать назад.
Должны
быть большие сирени —
Султаны,
туманы, дымки.
Со
станции из–за деревьев
Должны
доноситься гудки.
И чья–то
настольная книга
Должна
трепетать на земле,
Как будто
в предчувствии мига,
Что все
это канет во мгле.
1967
**
Я ждал
тебя на улице, в метро,
В
монастырях огромными глазами.
Я ждал,
на медь меняя серебро,
У
телефонных будок. Ждал часами
(и между
часовыми поясами).
Как в
юности, когда не знаем сами,
куда
звонить, где зло,
а где
добро.
В минуту
давнюю, не дорогую,
Глаза
случайным блеском ослепя,
Я ждал
тебя, когда я ждал другую,
Возможно,
где-то около тебя.
А ты в
порывах ветра и сирени
С другим
стояла, выйдя на крыльцо,
И, может
быть, все медлила в смятенъи
И молча думала:
не то лицо.
**
Как я
хочу, чтоб строчки эти
Забыли,
что они слова,
А стали:
небо, крыши, ветер,
Сырых
бульваров дерева!
Чтоб из
распахнутой страницы,
Как из
открытого окна,
Раздался
свет, запели птицы,
Дохнула
жизни глубина.
1948
**
Студеный
май. Еще на ветках зябли
Ночами
почки. Но земля цвела.
Я
деревянный вырезал кораблик
И
прикрепил два паруса–крыла.
И вот, по
бликам солнечным кочуя,
По
ледяной, по выпуклой реке
На
ненадежных парусах вкосую
Он
уплывал куда–то налегке.
Не
сознавая важности минуты,
я не
прощался, шапкой не махал,
Но так
мне было грустно почему–то,
Как будто
впрямь кого–то провожал.
А в
синеве, где, выйдя в путь далекий,
Смешалась
с небом талая вода,
Качался
парус детства одинокий
И
льдинкой белой таял навсегда...
1949
**
Нужно
плотно прижаться лицом к стеклу,
От
вагонного света рукой отстраниться,
Чтоб
увидеть, как в ночь, не успев появиться,
Исчезает
вокзал с фонарем на углу.
Нужно
плотно прижаться лицом к стеклу,
Чтоб
увидеть в окне не понурые спины
Задремавших
людей, не узлы, не корзины,
А дома и
деревья, кустарник и мглу.
Нужно
плотно прижаться к стеклу лицом,
Сжав дыханье в груди,
чтоб
глазам не мешало,
Чтоб волненье твое
на стекло не дышало,
Чтоб увидеть в окне
То, что есть за окном.
**
Из переулка
сразу в сон
Особняков,
в роман старинный
И к
тишине на именины,
Где
каждый снами угощен.
Из
переулка сразу в тишь
Еще
торжественней и глубже,
Где тает
лист, где блещут лужи,
Где
каплет с порыжелых крыш.
...Я
никогда не забывал
О том,
что ты меня любила,
Но все,
что здесь когда–то было,
Все, что
нам флюгер напевал,
Я иначе
именовал,
Усталый,
пыльный и вокзальный,
Когда ты
с нежностью печальной
Приблизилась:
ты опоздал.
Из
переулка — сразу в путь.
Твой
переулок слишком дорог,
В нем
темных лип столетний шорох
Все так
же просит: не забудь.
Мы жили
здесь без гроз, без слез,
Средь
ветхих стен — на слух, на ощупь.
Однажды
вышли мы на площадь,
Нас ветер
в стороны разнес.
1956
**
О, как я молод был, как я парил,
Как я сорил людьми, часами, днями,
Пока не оказался так бескрыл,
Что ничего не слышу за плечами.
Крошится снег... О, Боже, для меня
Слепи такой снежок, для одноверца,
Чтоб я сошел с ума, его храня
Нетающим у ледяного сердца.
О, как я молод был и как велик.
Я отворачивался. Я любовью
Шутил. Теперь, как немощный старик,
Хочу прильнуть к пустому изголовью.
И не могу.
Она
давно ушла.
Вот — золотится вмятиной подушка.
Вот — в покрывале хладный след тепла.
А со стены — как из лесу — кукушка.
Сбежать бы в этот лес!
Но там царит
Совсем другая жизнь... На тех же струнах
Там снова юность бредит и сорит,
Там даже листья падают для юных.
Банально-грустный снег слегка дрожит.
Все нежно-снежной копотью коптится...
Как будто Бог мне белый хлеб крошит,
Но и к нему летит другая птица.
Бессонница
Почему ты не спишь и глядишь в окно?
За окном никаких происшествий нет.
Только листья шумят, только дождь идет.
Ты кого-нибудь ждешь? Не придет никто.
Потому что все спят. Да и дождь прошел.
Даже мокрая бабочка в раме спит.
Отдохни, никаких происшествий нет.
За окном не горит ни одно окно.
Я не сплю потому, что не спит трава,
И влажнеет земля от большой росы.
И кузнечик задумался: может, встать
И оспорить какие-нибудь часы?
Я не сплю потому, что у всех застав
Отдыхают стволы от дневной жары.
Я не сплю потому, что не спит вода,
А куда-то бежит, как твои года...
Венок
Вот мы с
тобой и развенчаны.
Время
писать о любви...
Русая
девочка, женщина,
Плакали
те соловьи.
Пахнет
водою на острове
Возле
одной из церквей.
Там не
признал этой росстани
Юный один
соловей.
Слушаю в
зарослях, зарослях,
Не
позабыв ничего,
Как
удивительно в паузах
Воздух
поет за него.
Как он
ликует божественно
Там, где
у розовых верб
Тень
твоя, милая женщина,
Нежно
идет на ущерб.
Истина не
наказуема.
Ты
указала межу.
Я ни о
чем не скажу ему,
Я ни о
чем не скажу.
Видишь,
за облак барашковый,
Тая,
заплыл наконец
Твой
васильковый, ромашковый
Неповторимый
венец.
1966
**
Нет сил
никаких улыбаться,
Как
раньше, с тобой говорить,
На доброе
слово сдаваться,
Недоброе
слово хулить.
Я все
тебе отдал. И тело,
И душу —
до крайнего дня.
Послушай,
куда же ты дела,
Куда же
ты дела меня?
На узкие
листья рябины,
Шумя,
налетает закат,
И тучи на
нас, как руины
Воздушного
замка, летят.
1966
**
Попробуй
вытянуться,
стать
повыше.
Слезами,
дождиком
стучать
по крыше.
Руками,
ветками, виском,
сиренью
касаться
здания
с
поблекшей тенью.
Попробуй
вырасти
такой
большою,
чтоб эти
улицы обнять душою,
чтоб эти
площади и эти рынки
от малой
вымокли
твоей
слезинки.
Упав
локтями на холмы окраин,
будь над
путями,
над любым
трамваем,
над
тополями,
что
боятся вздоха.
И не
касайся их,
не делай
плохо.
Потом
подумай
о такой
причуде:
все слезы
выплакав,
вернуться
в люди.
По горькой
сырости,
босой
душою.
Попробуй
вырасти
такой
большою —
и в том
оплаканном тобою
мире
жить в
той же комнате
и в той
квартире.
1967
**
...Птица малая лесная
А. Пушкин
Все
чернила вышли, вся бумага,
Все
карандаши.
На краю
бузинного оврага
Стой и не
дыши.
Сквозь
туман просвечивает зелень,
Клейкая
пока.
Где–то
здесь, среди ее расселин,
Он
наверняка.
Вот! Ни с
чем, конечно, не сравнимый
Сколок с
пенья льдин.
Первый,
пробный, но неоспоримый.
Вот еще
один.
Вот
опять! Раскатисто и тесно.
Тишь... В
листах куста
Происходит
перемена места —
Веточка
не та.
И покуда
тишь не раскололась
Льдиною
на льду,
Есть во
всем
Извечный
жаркий голос:
"Что
же ты, я жду".
Замиранье
целого оврага,
Листьев и
души.
Все
чернила вышли, вся бумага,
Все
карандаши.
1968
**
На
остановке автобусной
В черном
осеннем пальто...
Не
понимаю я — что бы с ней
Связывало?
Да ничто.
Так
почему же по городу
Осенью, а
не весной
Еду в
обратную сторону
Я у нее
за спиной.
Так
отчего же, встревоженный
Чувствуя
косвенно взгляд,
На
остановке непрошенной
Я выхожу
наугад.
И в
молодой неизвестности,
В
лиственный канув обвал,
Долго
шатаюсь по местности,
Где
никогда не бывал.
1978
** Что такое поэзия? Мне вы
Задаете чугунный вопрос. Я как паж до такой королевы Чтобы мненье иметь, не дорос. Это может быть ваша соседка, Отвернувшаяся от вас, Или ветром задетая ветка, Или друг, уходящий от вас. Или бабочка, что над левкоем Отлетает в ромашковый стан. А быть может, над Вечным Покоем Замаячивший башенный кран. Это может быть лепет случайный, В тайном сумраке тающий двор. Это кружка художника в чайной, Где всемирный идет разговор. Что такое поэзия? Что вы! Разве можно о том говорить. Это — палец к губам. И ни слова. Не маячить, не льстить, не сорить. 1979 В сорок втором Во флигельке, объятом лютой стужей, В сорок втором, чтобы согреть сестру, Я бросил в печку сказки братьев Гримм. Железная печурка загудела. Сидели мы, коленки обхватив, Уставясь в жар, в распахнутую дверцу. Там замки рушились, дома горели, То великан, то карлик погибал... Потом все стало только горсткой пепла. А за окошком слабым вьюга крепла. Как тень прохожий редкий пробегал. Теперь, когда об этом вспоминаю, Когда так много лет и зим прошло, Меня на миг, как будто сам сгораю, Охватывают ужас и тепло. 1982 ** Хоть глазами памяти Вновь тебя увижу, Хоть во сне непрошено Подойду поближе. В переулке узеньком Повстречаю снова, Да опять, как некогда, Не скажу ни слова. Были беды школьные, Детские печали. Были танцы бальные В физкультурном зале. Были сборы, лагери, И мечты, и шалость. Много снега стаяло, Много и осталось. С первой парты девочка, Как тебя забуду?! Что бы ты ни делала, Становилось чудом. Станешь перед партою — Не урок, а сказка, Мне волшебной палочкой Кажется указка. Ты бежишь. И лестница Отвечает пеньем, Будто мчишь по клавишам, А не по ступеням. Я копил слова свои, Собирал улыбки И на русском письменном Допускал ошибки. Я молчал на чтении В роковой печали, И моих родителей В школу вызывали. Я решил забыть тебя, Выносил решенье, Полное великого Самоотреченья. Я его затверживал, Взгляд косил на стены. Только не выдерживал С третьей перемены. Помнишь детский утренник Для четвертых классов? Как на нем от ревности Не было мне спасу. Как сидела в сумраке От меня налево На последнем действии «Снежной королевы»? Как потом на улице: Снег летит, робея, Смелый от отчаяния, Подхожу к тебе я. Снег морозный сыплется, Руки обжигает, Но, коснувшись щек моих, Моментально тает. Искорками инея Вспыхивают косы. Очи удивляются, Задают вопросы. Только что отвечу им, Как все расскажу я? Снег сгребаю валенком, Слов не нахожу я. Ах, не смог бы, чувствую, Сочинить ответ свой, Если б и оставили На второе детство. Если б и заставили, Объяснить не в силе. Ничего подобного Мы не проходили. В переулке кажется Под пургой взметенной Шубка - горностаевой, А берет - короной. И бежишь ты в прошлое, Не простясь со мною. Королева снежная, Сердце ледяное… ** Гербарий сырых тротуаров, Легчайшие в мире шаги. Как самый цветной из пожаров Волненье листочной пурги. Березы, акации, клены Даруют листы, как цветы, Душе молодой и влюбленной, Такой же красивой, как ты. В сплетенье кругов и полосок, И звезд, рыжеватых на цвет, Весенний летит отголосок: "Ты любишь меня или нет?" И, не дожидаясь ответа, Под ветром большой синевы Твой зонтик лимонного цвета Уносится в вихре листвы. ** Так был этот закат знаменит, Что все галки — о нем, про него... Нет, не могут стихи заменить Ни тебя, ни меня, никого. Ты ушла. Я остался один С бесконечностью прожитых лет И с одной из московских картин, Прочно вбитой в оконный багет. Так был этот закат знаменит, Что все стекла, все крыши — к нему... Нет, не могут стихи заменить Настоящей любви никому. 1983 Муравей Извилист путь и долог. Легко ли муравью Сквозь тысячу иголок Тащить одну свою? А он, упрямец, тащит Ее тропой рябой И, видимо, таращит Глаза перед собой. И думает, уставший Под ношею своей, Как скажет самый старший, Мудрейший муравей: «Тащил, собой рискуя, А вот, поди ж ты, смог. Хорошую какую Иголку приволок». 1961 ** Когда смеются за спиной, Мне кажется, что надо мной. Когда дурное говорят О ком-то ясного яснее, Потупив угнетенно взгляд, Я чувствую, что покраснею. А если тяжкий снег идет И никому в метель не выйти, Не прогуляться у ворот, Мне хочется сказать: простите. Но я хитрец. Я берегу Сознание того, что рядом На москворецком берегу Есть дом ее с крутым фасадом. Она, не потупляя взгляд, Когда метель недвижно ляжет, Придет ко мне и тихо скажет, Что я ни в чем не виноват. Биография
Родился 18 апреля 1928 года в г. Лихославль Тверской обл. в семье военного инженера Николая Семёновича Соколова (1903—1964). Мать Антонина Яковлевна Соколова (1904—1980), архивист, сестра известного писателя-сатирика 20—30-х годов Михаила Козырева. В семье Козыревых сложились свои литературные традиции. В частности, А. Я. Соколова была увлечена поэзией Александра Блока и, по старинному поверью, ожидая рождения сына, перечитывала его стихи. Первые стихи были написаны Владимиром Соколовым в возрасте 8 лет. В старших классах Соколов с другом Давидом Ланге издает несколько рукописных журналов — «XX век» (1944) и «На заре» (1946). В это же время посещает литературный кружок советской поэтессы Елены Благининой. По рекомендации Благининой и профессора Л. И. Тимофеева в 1947 году Соколов принят (окончил в 1952) в Литературный институт, семинар поэта Василия Казина. Первое стихотворение Владимира Соколова «Памяти товарища» было опубликовано в «Комсомольской правде» (1948, 1 июля). Дебют не остался без внимания Степана Щипачева (статья «Заметки о поэзии 1953 года»). Он рекомендовал поэта в Союз писателей СССР. Первая книга, вышла в 1953 году под заглавием «Утро в пути». В 1954 году Соколов влюбился в болгарку Хенриэтту Попову. Она в это время оканчивала философское отделение МГУ, была старше Владимира и уже была замужем. Хенриэтта разошлась со своим мужем в Болгарии и вышла замуж за Соколова, в 1955 году. Вскоре у них родился сын Андрей, потом, через полтора года, дочь Снежана. А в стихах Соколова возникает болгарская тема. Он много переводил с болгарского. В 1960 году вышла книга «Стихи из Болгарии». Но семейная жизнь не задалась. Хенриэтта увлеклась поэтом Ярославом Смеляковым, В 1961 году Х. Попова покончила жизнь самоубийством. На руках Соколова остались двое детей, Андрей и Снежана, воспитанием которых занимались мать поэта и его сестра, прозаик Марина Соколова. Вскоре нелепой случайной смертью погибает сын Андрей. Соколов стал сильно пить. Соколова вытащила из этой трагедии Марианна, его новая любовь. Марианна продлила не только его жизнь - она продлила его поэзию. Марианна Евгеньевна Роговская была женой дипломата и одной из первых красавиц столицы. Его давно уже называли Мастером. Ее после встречи с ним стали звать Маргаритой. В семидесятые годы об их романе говорила вся литературная Москва. Булгаковская история повторилась... Мастер и Марианна.. И все-таки она ушла из своей семьи и стала женой Соколова. Марианна Евгеньевна Роговская, литературовед и филолог, долгие годы возглавляла Дом-музей А. П. Чехова в Москве. Соколов - кавалер ордена Кирилла и Мефодия (Болгария, 1977), лауреат Государственной премии СССР (1983), Международной премии имени Н. Вапцарова (1989), первый лауреат Государственной премии России им. А. С. Пушкина (1995), Международной Лермонтовской премии (1996), награжден многими государственными наградами СССР и Российской Федерации. В Лихославле в 2002 году именем Владимира Соколова названа Центральная районная библиотека, возле которой установлен памятный камень поэту. Умер 24 января 1997 года. Похоронен на Новокунцевском кладбище в Москве. Евтушенко о Владимире Соколове: «Без Владимира Соколова меня бы как поэта просто-напросто не было. - писал он. - До встречи с ним я слишком увлекался формальными экспериментами и еще не понимал поэзию как исповедь. Моя жизнь казалась мне скучной, неинтересной, и я выдумывал ее, а Володя уже писал всерьез...» Позже он признавался: «Мы все преклонялись перед ним и многое наворовали, в частности, я». Евтушенко приехал на его похороны на один день из Штатов, где семь месяцев в году читал лекции. Он же написал и стихотворение «Памяти Владимира Соколова»:Когда я встретил Вл. Соколова, он шел порывисто, высоколобо, и шляпа, тронутая снежком, плыла над зимней улицей Правды, и выбивающиеся пряди метель сбивала в мятежный ком. Он по характеру был не мятежник. Он выжил в заморозки, как подснежник. Владелец пушкинских глаз прилежных и пастернаковских ноздрей Фру-Фру, он был поэтом сырых поленниц и нежных ботиков современниц, его поэзии счастливых пленниц, снежком похрупывающих поутру. В метели, будто бы каравеллы, скользили снежные королевны и ускользали навек из рук, и оставался с ним только Додик - как рядом с парусником пароходик, дантист беззубый, последний друг. Висели сталинские портреты, зато какие были поэты! О, как обчитывали мы все друг друга пенящимися стихами в Микишкин-холле или в духане, в курилке или в парилке в бане, в Тбилиси, в Питере и Москве! Рождались вместе все наши строчки, а вот уходим поодиночке в могилу с тайнами ремесла. Но нам не место в траурной раме. Непозволительно умиранье, когда поэзия умерла. На наши выстраданные роды ушло так много сил у природы, что обессилела потом она, мысль забеременеть поэтом бросив. Кто после нас был? Один Иосиф. А остальные? Бродскоголосье - милые люди или шпана. Еще воскреснет Россия, если ее поэзия в ней воскреснет. Прощай, товарищ! Прости за то, что тебя бросил среди разброда. Теперь - ты Родина, ты - природа. Тебя ждет вечность, а с ней свобода, и скажет Лермонтов тебе у входа: "Вы меня поняли, как никто...". |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |