Главная » 2013 Февраль 23 » 9 января родился Ка́рел Ча́пек
00:13 9 января родился Ка́рел Ча́пек |
9 января родился Ка́рел
Ча́пек (9 января 1890 г. — 25 декабря 1938 г.) — один
из самых известных ,любимых и издаваемых в Советском Союзе чешских писателей XX
века, прозаик и драматург.
Почему вместо него не
умер я! Как жаль, что этот талантливый писатель ушёл так рано!.. Его потерю
почувствую не только я, его близкий друг, его потерю почувствует не только
Чехословакия... но и весь мир, которому он дал столько радости своими книгами и
пьесами.( Бернард Шоу)
Автор знаменитых пьес «Средство
Макропулоса» (1922), «Мать» (1938), романов «Фабрика абсолюта» (1922),
«Кракатит» (1922), «Гордубал» (1933), «Метеор» (1934), «Обыкновенная жизнь»
(1934; последние три образуют т. н. «философскую трилогию»), «Война с
саламандрами» (1936), а также множества рассказов, эссе, фельетонов, сказок,
очерков и путевых заметок. Переводчик современной французской поэзии.
Афоризмы, и мудрые и
веселые цитаты из произведений К.Чапека:
Договоры существуют для того,
чтобы их выполнял более слабый.
Если женщина не сдаётся, она
побеждает, если сдаётся — диктует условия победителю.
О собственности. Знаете кто
богаче всех? Разумеется влюбленные. И не потому что в их распоряжении целые
царства и клады души, а потому, что они безнаказанно присваивают уйму ценностей
материальных. "Помнишь, Пепик, НАШУ скамейку? Там, в НАШЕМ лесу, где мы
тогда гуляли?" Этим бесстыдникам достаточно раз прогуляться по лесу, чтобы
считать его СВОИМ.
Как грубо с нашей стороны
говорить о счастливой юности! Мы, вероятно, имеем в виду, что тогда у нас были
здоровые зубы и желудки, а что у нас по многим причинам болела душа - не важно!
Люди в известной степени
хвастаются своими воспоминаниями; кичатся тем, например, что во времена их
детства свирепствовала дифтерия или что они были очевидцами того страшного
урагана, словно во всем этом есть их личные заслуги.
Думаю, для того люди и
сравнивают смерть со сном или с отдыхом, чтобы придать ей видимость уже
известного; для того и хранят они надежду свидеться на том свете с дорогими
усопшими, чтоб не ужасаться этому шагу в неведомое; может, и последние-то
распоряжения делаются для того, чтобы придать смерти подобие серьезного дела по
хозяйству.
... Оптимизм бывает двух родов:
один, отворачиваясь от дурного и мрачного, устремляется к идеальному, хоть и
призрачному; другой даже в плохом ищет крохи добра хотя бы и призрачного.
Первый жаждет подлинного рая - и нет прекрасней этого порыва человеческой души.
Второй ищет повсюду хотя бы частицы относительного добра.
Критиковать — значит объяснять
автору, что он делает не так, как делал бы я, если бы умел.
Много придумано для того, чтобы
не думать.
Одно из величайших бедствий
цивилизации — учёный дурак.
Представьте себе, какая была бы
тишина, если бы люди говорили только то, что знают.
Что ты жрешь? Дай мне!
Разве цивилизация не есть
просто-напросто умение пользоваться тем, что придумал кто-то другой?
Сама по себе саранча еще не
наказанье Господне, она становится наказаньем Господним, когда ее много. Так же
и с дураками.
Юмор противоположен пафосу. Это
прием, с помощью которого события умаляются, как будто на них смотрят в
перевернутый бинокль. Когда человек шутит о своей болезни, он умаляет ее
серьезность; а если бы император на троне острил о своем правлении, то заметил
бы, что оно вовсе не такое уж великое и славное. Юмор - это всегда немножко
защита от судьбы и наступление на нее.
В Священном Писании правильно
сказано: иногда стены рушатся от одного крика. Но одним криком ничего не построишь.
Все верно: человек заводит
собаку, чтобы не было чувства одиночества. Собака в самом деле не любит
оставаться одна.
Все не так плохо: нас не
продавали — нас выдали даром.
Есть несколько способов
разбивать сады: лучший из них — поручить это дело садовнику.
Законное правительство — то, у
которого превосходство в артиллерии.
Когда животное бьют, глаза его
приобретают человеческое выражение. Сколько же должен был выстрадать человек,
прежде чем стал человеком.
Кошка полна тайны, как зверь;
собака проста и наивна, как человек.
Любой может сказать: «В нас
живы великие заветы Гуса», — но у кого повернется язык сказать: «Во мне живы
великие заветы Гуса»?
Мне известны причины революции
в Мексике, но я ничего не знаю о причинах ссоры у ближайшего соседа. Это
свойство современного человека называется космополитизмом и вырабатывается в
результате чтения газет.
О воле народа обычно говорят
те, кто ему приказывает.
По театральным понятиям, если
пьеса быстро сошла со сцены, то это потому, что она провалилась и никуда не
годится; если же выдержала много спектаклей, то потому, что это халтура,
угождающая низменным вкусам.
Робинзон не воспитал тысячи
Робинзонов, а открыл что-то от Робинзона во всяком настоящем мальчишке: каждая
литература, каждое великое сочинение порождает в самой жизни соответствующие
события.
Слезы женщины — это струи Леты,
дающие забвение, пьянящее вино, очищающая купель, ров, заполненный водой для
защиты от врагов, родник, где тщеславная женщина, как в зеркале, ищет отражение
своих добродетелей, наконец, просто вода.
Юмор — самая демократичная из
человеческих наклонностей.
В Норвежском музее я нашел, помимо прочего, прекрасное
старинное полотно, на котором Иоанн Креститель крестит Иисуса Христа в студеных
водах норвежского фьорда. Жаль, нет там картины, изображающей бегство евреев из
Египта на лыжах...
До чего же простой рецепт для счастливой жизни: то, что
мы делаем, - делать из любви к самому делу!
Английский джентльмен - это равноценная смесь
молчаливости, благожелательности, достоинства, спорта, газеты и приличия. Ваш
визави в поезде два часа будет донимать вас тем, что не удостоит даже взгляда,
и вдруг встанет и подаст чемодан, до которого вы не можете дотянуться. В таких
случаях люди охотно помогают друг другу, но никогда не найдут, о чем
поговорить, разве что о погоде. По этой причине англичане, вероятно, и выдумали
все игры, ведь во время игры не разговаривают. Их молчаливость доходит до того,
что они даже не ругают публично правительство, поезд или налоговую систему, - в
общем, это невеселый, замкнутый народ. Вместо трактиров, где сидят, пьют и
болтают, они изобрели бары, где стоят, пьют и молчат.
Я сдвинул одну доску поперек
штабеля, чтоб сделать качели, и уселся на конце; пусть себе другой конец торчит
в небо, мне-то что; я повернулся спиной ко всему на свете, мрачный и какой-то
растревоженный. И вдруг доcкa подо мной начала медленно подниматься; я не
оглянулся, но всего меня затопило такое безмерное счастье, что стало почти
больно. Меня подняло вверх, счастливого до головокружения; тогда я наклонился,
чтобы перевесить свой конец,- и противоположный конец доски ответил мне легким,
плавным движением, а на том конце сидит верхом девочка и ничего не говорит,
качается молча и торжественно, а напротив нее - молчаливый, торжественный -
сидит мальчик, и оба не смотрят друг на друга, а всем телом, всей душой
предаются качанию - потому что это любовь.
Что вы, женатые, – сказал пан
Смитек, – знаете о жизни? Сидите себе дома в шлепанцах, за вечер выпьете кружку
пива, а в десять – спокойной ночи, перину на голову и захрапели. И это
называется жизнь!
И вообще наши предки правильно
нам завещали, на любого пришельца надо нападать без всяких там околичностей да
отсылать его к праотцам. Так бывало испокон века: убивать без долгих
разговоров! "Да что ты, батя, — говорит сын, — теперь другие отношения,
теперь вводится товарообмен!" Товарообмен! Да если я кого убью и заберу,
что у него было, вот тебе и товар, и ничего я ему за это отдавать не должен — к
чему же какой-то товарообмен? "Это не верно, батя, — говорит сын, — ведь
вы за это платите человеческой жизнью, а её жалко!" Видала — жалко им
человеческой жизни! Вот тебе нынешнее мировоззрение, расстроенно бормотал
старый вождь. — Трусы они, и всё тут Жизни им жалко! Ты вот что мне скажи — как
сможет прокормиться такая гибель людей, если они перестанут убивать друг друга?
Ведь и теперь уже оленей осталось до чертиков мало! Им, вишь, жалко
человеческой жизни; а вот традиций не уважают, предков своих и родителей не
чтят... Черт знает что! — крикнул вне себя дед.
Замечательный рассказ
,характеризующий твочество Чапека:
Поэт
Заурядное
происшествие: в четыре часа утра на Житной улице автомобиль сбил с ног пьяную
старуху и скрылся, развив бешеную скорость. Молодому полицейскому комиссару
Мейзлику предстояло отыскать это авто. Как известно, молодые полицейские
чиновники относятся к делам очень серьезно.
— Гм…
— сказал Мейзлик полицейскому номер 141. — Итак, вы увидели в трехстах
метрах от вас быстро удалявшийся автомобиль, а на земле — распростертое тело.
Что вы прежде всего сделали?
— Прежде
всего подбежал к пострадавшей, — начал полицейский, — чтобы оказать
ей первую помощь.
— Сначала
надо было заметить номер машины, — проворчал Мейзлик, — а потом уже
заниматься этой бабой… Впрочем, и я, вероятно, поступил бы так же, —
добавил он, почесывая голову карандашом. — Итак, номер машины вы не
заметили. Ну, а другие приметы?
— По-моему, —
неуверенно сказал полицейский номер 141, — она была темного цвета. Не то
синяя, не то темно-красная. Из глушителя валил дым, и ничего не было видно.
— О
господи! — огорчился Мейзлик. — Ну, как же мне теперь найти машину?
Бегать от шофера к шоферу и спрашивать: «Это не вы переехали старуху?» Как тут
быть, скажите сами, любезнейший?
Полицейский
почтительно и равнодушно пожал плечами.
— Осмелюсь
доложить, у меня записан один свидетель. Но он тоже ничего не знает. Он ждет
рядом в комнате.
— Введите
его, — мрачно сказал Мейзлик, тщетно стараясь выудить что-нибудь в куцем
протоколе. — Фамилия и местожительство? — машинально обратился он к
вошедшему, не поднимая взгляда.
— Кралик
Ян — студент механического факультета, — отчетливо произнес свидетель.
— Вы
были очевидцем того, как сегодня в четыре часа утра неизвестная машина сбила
Божену Махачкову?
— Да.
И я должен заявить, что виноват шофер. Судите сами, улица была совершенно
пуста, и если бы он сбавил ход на перекрестке…
— Как
далеко вы были от места происшествия? — прервал его Мейзлик.
— В
десяти шагах. Я провожал своего приятеля из… из пивной, и когда мы проходили по
Житной улице…
— А
кто такой ваш приятель? — снова прервал Мейзлик. — Он тут у меня не
значится.
— Поэт
Ярослав Нерад, — не без гордости ответил свидетель. — Но от него вы
ничего не добьетесь.
— Это
почему же? — нахмурился Мейзлик, не желая выпустить из рук даже соломинку.
— Потому,
что он… у него… такая поэтическая натура. Когда произошел несчастный случай, он
расплакался, как ребенок, и побежал домой… Итак, мы шли по Житной улице, вдруг
откуда-то сзади выскочила машина, мчавшаяся на предельной скорости…
— Номер
машины?
— Извините,
не заметил. Я обратил внимание лишь на бешеную скорость и говорю себе — вот…
— Какого
типа была машина? — прервал его Мейзлик.
— Четырехтактный
двигатель внутреннего сгорания, — деловито ответил студент механик. —
Но в марках я, понятно, не разбираюсь.
— А
какого цвета кузов? Кто сидел в машине? Открытая или лимузин?
— Не
знаю, — смущенно ответил свидетель. — Цвет, кажется, черный. Но, в общем,
я не заметил, потому что, когда произошло несчастье, я как раз обернулся к
приятелю: «Смотри, говорю, каковы мерзавцы: сбили человека и даже не
остановились».
— Гм…
— недовольно буркнул Мейзлик. — Это, конечно, естественная реакция, но я
бы предпочел, чтобы вы заметили номер машины. Просто удивительно, до чего не
наблюдательны люди. Вам ясно, что виноват шофер, вы правильно заключаете, что
эти люди мерзавцы, а на номер машины вы — ноль внимания. Рассуждать умеет
каждый, а вот по-деловому наблюдать окружающее… Благодарю вас, господин Кралик,
я вас больше не задерживаю.
Через
час полицейский номер 141 позвонил у дверей поэта Ярослава Нерада.
— Дома, —
ответила хозяйка квартиры. — Спит.
Разбуженный
поэт испуганно вытаращил заспанные глаза на полицейского. «Что же я такое
натворил?» — мелькнуло у него в голове.
Полицейскому,
наконец, удалось объяснить Нераду, зачем его вызывают в полицию.
— Обязательно
надо идти? — недоверчиво осведомился поэт.
— Ведь
я все равно уже ничего не помню. Ночью я был немного…
— Под
мухой, — понимающе сказал полицейский. — Я знаю многих поэтов. Прошу
вас одеться. Я подожду.
По
дороге они разговаривали о кабаках, о жизни вообще, о небесных знамениях и о
многих других вещах; только политике были чужды оба. Так, в дружеской и
поучительной беседе они дошли до полиции.
— Вы
поэт Ярослав Нерад? — спросил Мейзлик. — Вы были очевидцем того, как
неизвестный автомобиль сбил Божену Махачкову?
— Да, —
вздохнул поэт.
— Можете
вы сказать, какая это была машина? Открытая, закрытая, цвет, количество
пассажиров, номер?
Поэт
усиленно размышлял.
— Не
знаю, — сказал он. — Я на это не обратил внимания.
— Припомните
какую-нибудь мелочь, подробность, — настаивал Мейзлик.
— Да
что вы! — искренне удивился Нерад. — Я никогда не замечаю
подробностей.
— Что
же вы вообще заметили, скажите, пожалуйста? — иронически осведомился
Мейзлик.
— Так,
общее настроение, — неопределенно ответил поэт. Эту, знаете ли, безлюдную
улицу… длинную… предрассветную… И женская фигура на земле… Постойте! —
вдруг вскочил поэт. — Ведь я написал об этом стихи, когда пришел домой.
Он
начал рыться в карманах, извлекая оттуда счета, конверты, измятые клочки
бумаги.
— Это
не то, и эго не то… Ага, вот оно, кажется. — И он погрузился в чтение
строчек, написанных на вывернутом наизнанку конверте.
— Покажите
мне, — вкрадчиво предложил Мейзлик.
— Право,
это не из лучших моих стихов, — скромничал поэт. — Но, если хотите, я
прочту.
Закатив
глаза, он начал декламировать нараспев:
Дома в строю темнели сквозь ажур,
Рассвет уже играл на мандолине.
Краснела дева .
В дальний Сингапур
Вы уносились в гоночной машине.
Повержен в пыль надломленный
тюльпан.
Умолкла страсть Безволие… Забвенье
.
О шея лебедя!
О грудь!
О барабан!
И эти палочки -
Трагедии знаменье.
— Вот
и все, — сказал поэт.
— Извините,
что же все это значит? — спросил Мейзлик. — О чем тут, собственно,
речь?
— Как
о чем? О происшествии с машиной, — удивился поэт. — Разве вам
непонятно?
— Не
совсем, — критически изрек Мейзлик. — Как-то из всего этого я не могу
установить, что «июля пятнадцатого дня, в четыре часа утра, на Житной улице
автомобиль номер такой-то сбил с ног шестидесятилетнюю нищенку Божену
Махачкову, бывшую в нетрезвом виде. Пострадавшая отправлена в городскую
больницу и находится в тяжелом состоянии». Обо всех этих фактах в ваших стихах,
насколько я мог заметить, нет ни слова. Да-с.
— Все
это внешние факты, сырая действительность, — сказал поэт, теребя себя за
нос. — А поэзия — это внутренняя реальность. Поэзия — это свободные
сюрреалистические образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете? Это те
зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен проникнуться читатель. И
тогда он поймет, — укоризненно закончил Нерад.
— Скажите
пожалуйста! — воскликнул Мейзлик — Ну, ладно, дайте мне этот ваш опус.
Спасибо. Итак, что же тут говорится? Гм… «Дома в строю темнели сквозь ажур…»
Почему в строю? Объясните-ка это.
— Житная
улица, — безмятежно сказал поэт. — Два ряда домов. Понимаете?
— А
почему это не обозначает Национальный проспект? — скептически осведомился
Мейзлик.
— Потому,
что Национальный проспект не такой прямой, — последовал уверенный ответ.
— Так,
дальше: «Рассвет уже играл на мандолине…» Допустим. «Краснела дева…» Извиняюсь,
откуда же здесь дева?
— Заря, —
лаконически пояснил поэт.
— Ах,
прошу прощения. «В дальний Сингапур вы уносились в гоночной машине»?
— Так,
видимо, был воспринят мной тот автомобиль, — объяснил поэт.
— Он
был гоночный?
— Не
знаю. Это лишь значит, что он бешено мчался. Словно спешил на край света.
— Ага,
так. В Сингапур, например? Но почему именно в Сингапур, боже мой?
Поэт
пожал плечами.
— Не
знаю, может быть, потому, что там живут малайцы.
— А
какое отношение имеют к этому малайцы? А?
Поэт
замялся.
— Вероятно,
машина была коричневого цвета, — задумчиво произнес он. — Что-то
коричневое там непременно было. Иначе откуда взялся бы Сингапур?
— Так, —
сказал Мейзлик. — Другие свидетели говорили, что авто было синее,
темно-красное и черное. Кому же верить?
— Мне, —
сказал поэт. — Мой цвет приятнее для глаза.
— «Повержен
в пыль надломленный тюльпан», — читал далее Мейзлик. — «Надломленный
тюльпан» — это, стало быть, пьяная побирушка?
— Не
мог же я так о ней написать! — с досадой сказал поэт. — Это была
женщина, вот и все. Понятно?
— Ага!
А это что: «О шея лебедя, о грудь, о барабан!» — Свободные ассоциации?
— Покажите, —
сказал, наклоняясь, поэт. — Гм… «О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти
палочки»… Что бы все это значило?
— Вот
и я то же самое спрашиваю, — не без язвительности заметил полицейский
чиновник.
— Постойте, —
размышлял Нерад. — Что-нибудь подсказало мне эти образы… Скажите, вам не
кажется, что двойка похожа на лебединую шею? Взгляните.
И
он написал карандашом "2".
— Ага! —
уже не без интереса воскликнул Мейзлик. — Ну, а это: «о грудь»?
— Да
ведь это цифра три, она состоит из двух округлостей, не так ли?
— Остаются
барабан и палочки! — взволнованно воскликнул полицейский чиновник.
— Барабан
и палочки… — размышлял Нерад. — Барабан и палочки… Наверное, это пятерка,
а? Смотрите, — он написал цифру 5. — Нижний кружок словно барабан, а
над ним палочки.
— Так, —
сказал Мейзлик, выписывая на листке цифру «235». — Вы уверены, что номер
авто был двести тридцать пять?
— Номер?
Я не заметил никакого номера, — решительно возразил Нерад. — Но
что-то такое там было, иначе бы я так не написал. По-моему, это самое удачное
место? Как вы думаете?
Через
два дня Мейзлик зашел к Нераду. На этот раз поэт не спал. У него сидела
какая-то девица, и он тщетно пытался найти стул, чтобы усадить полицейского
чиновника.
— Я
на минутку, — сказал Мейзлик. — Зашел только сказать вам, что это
действительно было авто номер двести тридцать пять.
— Какое
авто? — испугался поэт.
— «О
шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки!» — одним духом выпалил
Мейзлик. — И насчет Сингапура правильно. Авто было коричневое.
— Ага! —
вспомнил поэт. — Вот видите, что значит внутренняя реальность. Хотите, я
прочту вам два-три моих стихотворения? Теперь-то вы их поймете.
— В
другой раз! — поспешил ответить полицейский чиновник. — Когда у меня
опять будет такой случай, ладно?
Биография
Карел Чапек родился 9 января
1890 года в Мале-Сватонёвице близ Трутнова, Австро-Венгрия (ныне Чешская
Республика), в семье Антонина Чапека; он стал третьим и последним ребёнком в
семье. Отец Карела работал врачом при курортах и горных рудниках.
В июле того же года семья
переехала в город Упице, где Антонин Чапек открыл собственную практику. Упице
был быстро расширяющимся городком ремесленников; Чапеки жили в окружении
сапожников, кузнецов и каменщиков, часто посещали дедушку и бабушку Карела,
которые были фермерами. Детские воспоминания отразились на творчестве Чапека:
он часто изображал в своих произведениях обычных, заурядных людей.
Чапек начал писать в возрасте
четырнадцати лет. Его ранние произведения, такие как «Простые мотивы», «Истории
фей» публиковались в местной газете Nedele. В 1908—1913 годах писал в
соавторстве с братом Йозефом. Будучи студентом он принимал активное участие в
издании литературного альманаха (Almanac 1914). Одновременно Чапек интересуется
живописью, в особенности кубизмом. Брат познакомил его со многими
представителями чешского модернизма, Карел проникся их идеями и посвятил ряд
статей модернизму в живописи.
Учился в гимназии в
Градец-Кралове (1901—1905), затем переехал в Брно к сестре, где прожил два года.
Отсюда он переехал в Прагу, где продолжил учёбу. В 1915 году получил степень
бакалавра в Карловом университете. Также занимался философией в университетах в
Берлине и Париже.
Осенью 1917 стал работать
журналистом и критиком в газете «Национальная газета», с 1921 до своей смерти
работал журналистом и культурным и политическим редактором в газете «Народная
газета». В 1921—1923 был драматургом пражского «Театра на Виноградах» .
Писательница и актриса этого же театра, Олга Шайнпфлюгова, с 1920 была его
знакомой и близким другом (заключили брак в 1935).
Очень разные по характеру
прозаические произведения Чапека демонстрируют блестящее владение искусством
реалистического описания, тонкий юмор и дар художественного предвидения . Ещё
при жизни он получил широкое признание как в Чехословакии, так и за её
пределами: был номинантом Нобелевской премии по
литературе 1936 года, основателем и первым председателем Чехословацкого
Пен-клуба (в 1925—1933), членом Комитета Лиги Наций по литературе и искусству
(с 1931).Помимо литературы и журналистики снискал известность как
фотограф-любитель (его книга фотографий «Дашенька, или Жизнь щенка» была самой
публикуемой в межвоенной Чехословакии).
Чапек, убеждённый антифашист,
слабое здоровье которого было подорвано событиями 1938 года (Мюнхенский
сговор), скончался от двустороннего воспаления лёгких 25 декабря 1938 г.,
полученного в результате работ по ликвидации наводнения незадолго до полной
немецкой оккупации Чехословакии.
Перед этим он оказался
фактически в полной политической и личной изоляции, после того как отказался
покинуть страну после отставки и эмиграции её тогдашнего президента Эдварда
Бенеша. Похоронен на мемориальном кладбище в Вышеграде. Его архив был спрятан
вдовой, Олгой Шайнпфлюговой, в саду усадьбы Стрж в селе Стара-Гуть, где
писатель провел последние три года жизни, и обнаружен после войны. Творчество
Чапека, который был личным другом и многолетним собеседником Т. Г. Масарика (чешский
социолог и философ, один из лидеров движения за независимость Чехословакии, а
после завоевания ей независимости — первый президент республики (1918—1935)), пропагандировал
многие его идеи и не проявлял особых симпатий к социализму (известная статья «Почему
я не коммунист»), в коммунистической Чехословакии первое время было под
запретом, но с 1950—1960-х годов вновь стало активно издаваться и изучаться.
Карел Чапек и его брат и
соавтор художник Йозеф (умер от тифа в немецком концлагере Берген-Бельзен) являются
изобретателями слова «робот». Карел ввёл в действие пьесы «R.U.R.»
человекоподобные механизмы и назвал их «лаборами», от латинского слова labor
(«работа»). Но это название не понравилось автору, и, посовещавшись с
братом-художником, оформлявшим декорации спектакля, он решил назвать эти
механизмы словацким словом, имеющим такое же значение (по-чешски «работа» —
práce, а robota означает «каторга», «тяжёлая работа», «барщина»).
Прикрепления: Картинка 1 |
|
Всего комментариев: 0 | |