Главная » 2013 » Май » 12 » 6 февраля родился Виктор Шкло́вский
16:14
6 февраля родился Виктор Шкло́вский
6 февраля родился Виктор Борисович Шкло́вский (25 января (6 февраля) или 12 (24) января 1893 — 5 декабря 1984) — советский писатель, литературовед, критик, киновед и киносценарист. Лауреат Государственной премии СССР (1979). Очень необычный  - умный, отчаянный, неспокойный человек.
Шкловского открыли на Западе поздно, и были просто поражены его теориями. Один из видных теоретиков литературоведения даже сказал: "Как много времени мы бы сэкономили, если бы раньше узнали работы Шкловского".
                                   
Его своеобразные мысли и цитаты из произведений:
 
Жизнь – как Россия. Здесь нет дороги, только направление. И каждый ищет дорогу сам.
 
На дне искусства, как гнездо брожения, лежит веселость.
 
Человек познает самого себя не для того, чтобы говорить с собой, и не для того только, чтобы говорить о себе, а для того, чтобы разговаривать с другими. Это единственный способ самопознания.
 
Из анализов ошибок человека самое горькое, когда видишь не только то, что неверно шел, но и то, как не дошел.
 
Что из нашей работы пригодится свободному человечеству? Если мало, то мы виноваты перед ним.
 
Если поселить в России приблизительно при 10 градусах мороза в одной квартире мужчину и женщину с разностью возраста от одного года до двадцати лет, то они станут мужем и женой. Я не знаю истины более печальной.
 
Вещи делают с человеком то, что он из них делает.
 
Мы отрицаем старое, а не отрекаемся от него.
 
Римские солдаты, которые пробивали руки Христа, виновные не больше, чем гвозди.
 
Любовь — это пьеса. С короткими актами и длинными антрактами. Самое трудное — научиться вести себя в антракте.
      
Для того, чтобы познать свое сердце, надо немножко знать анатомию.
 
Если бы я имел второй костюм, то никогда не знал бы горя. Придя домой, переодеться, подтянуться - достаточно, чтобы изменить себя. Женщины пользуются этим несколько раз в день.
Что бы вы ни говорили женщине, добивайтесь ответа сейчас же; иначе она примет горячую ванну, переменит платье, и все нужно начинать говорить сначала.
 
Нельзя писать для того, чтобы зарабатывать! Наоборот, надо зарабатывать, чтобы писать!
 
Раньше свеклу сеяли для листа, ее ели как зелень, а потом поняли, что свекла - корнеплод. В разное время нужно разное. Если ты вместе со своим временем задашь человечеству нужный вопрос, ветер или птицы возьмут тебя в полет, или ты сам, как Наташа Ростова, прижмешь к своей груди колени, охватишь их и лунной ночью полетишь в небо.
 Это зовется вдохновением.
 
Случалось ли тебе подходить к морю — после шумной беседы, после музыки, после собраний, мой читатель?
 Море имеет свое дыхание — простое и спокойное, ты подходишь к морю и видишь другой мир, твои мысли начинают казаться тебе суетливыми.
 
Концы лестницы, ведущей в будущее, упираются в прошлое.
 
Поэзия основана на несовершенстве человеческой речи.
 
Когда мы уступаем дорогу автобусу, мы делаем это не из вежливости.
 
Советская власть научила литературоведение разбираться в оттенках говна.
 
Читать надо разнообразно, надо раскидываться, искать себя на разных путях и главное - знать, что пристать к другим нельзя.
Тебя не подымут гуси-лебеди.
 
Боккаччо говорил, что не музы, а живые женщины подсказали ему лучшее в его творчестве. Надо быть благодарными за вдохновение.
 Все изменяется в творческой памяти.
 Когда Дон Кихота спросила герцогиня, кто такая синьора Дульсинея, не является ли она существом вымышленным, рыцарь ответил: «По этому поводу много можно было бы сказать... Одному богу известно, существует Дульсинея на свете или же не существует, вымышлена она или же не вымышлена, – в исследованиях подобного рода нельзя заходить слишком далеко».
 
Часто человеку полезно сказать, что он гений, чтобы у него прошёл страх, неверие в себя.
 
В конце концов, история милостива: солнце, накаливая, разрушает золотоносную руду, превращает ее в щебень и песок; потоки весенней воды промывают пески; золото освобождается, поэт становится нужным.
 Время, которое для этого требуется, обычно больше человеческой жизни.
 
Только любовь отмечает жизнь. Мы живем в ней, не пропуская страниц.
 
Зима проходит, и что бы ни случилось, меня не заставят перетерпеть эту зиму сначала.
 
Давно унесли отрезанное от сердца. Мне только жалко того прошлого: прошлого человека.
 Я оставил его (прошлого себя) в этой книге, как оставляли в прежних романах на необитаемом острове провинившегося матроса.
 Живи виноватый: здесь тепло. Я не могу тебя перевоспитать. Сиди, смотри на закат.
 
Движется человечество, и изменяется сознание. История литературы – это запись смен сознания. В смене сознаний мы видим сотворение мира.
 Человек ищет свое место.
 
Из жизни Пушкина, только пуля Дантеса, наверное, не нужна поэту. Но страх и угнетение нужны.
Художник – не трамвай, чтобы бежать по железным рельсам.
 
Прошла молодость, прошли друзья. Почти что некому писать писем и показывать рукописи. Осыпались листья, и не вчерашней осенью.
 
Мы хотели скорее поймать жизнь. Но слов не знали, думали, что женщину можно взять, как вещь, за ручки.
 Горячими или холодными руками хватались за жизнь.
 Хотели узнать любовь под разными номерами. перерезали на гимназических вечерах провода, а если заболевали серьезно, то охотно стрелялись, как будто хотели узнать еще один номер. К этим смертям была привычка. Мы были morituri, что значит долженствующие умереть.
 Morituri хотели только попробовать еще один номер.
 
Утром, в час, когда уже можно отличить белую нитку от голубой, я говорю - Любовь.
 Солнце вылилось в небо.
 Утру песни не бывает конца, только мы уходим.
 Посмотрим по книге, как по воде, на каких перевалах бывало сердце, сколько от прошлого осталось крови и гордости, называемых лиризмом.
 
А ночью проснёшься и смотришь, выползши немного наверх, на чёрное небо со звёздами и думаешь о нелепости жизни.
 Нелепость, идущая за нелепостью, выглядит очень обоснованно, но не в поле под звёздами.
 
Я еду по своей звезде и не знаю, на небе ли она <или> это фонарь в поле. А в поле ветер.
 
Человек один идет по льду, вокруг него туман. Ему кажется, что он идет прямо. Ветер разгонит туман: человек видит цель, видит свои следы.
Оказывается - льдина плыла и поворачивалась: след спутан в узел - человек заблудился.
 
Форма мысли принадлежит человеку, подъём мысли - времени.
 Когда у человека есть вина, она тоже его. Не будем передавать ответственности за свои ошибки времени.
 
Когда поднимают грузы времени, то шершавые крепкие верёвки перекидывают, как через балки, через сердца поэтов, и сердца горят так, что видны даже днём издали.
 
Искусство обращается к народу, к читателю,- значит, и ко мне. Оно же не печатается целиком в "Известиях Академии наук" и предназначено не только для академии. Значит, то, что написал Чехов или Гоголь, ко мне обращено. Значит, я, по строению мозга своего, могу пройти по этому канату днем и ночью, не будучи лунатиком.
 
Глубоки были могилы, голоса обывателей, которых слушал и понимал Достоевский. Но звезды, которые его вели, светят для всего человечества.
 
Человек связан с земным тяготением — это истина. Мы привыкли быть тяжелыми, но умеем прыгать, умеем летать. Хотя бы в мечте можем преодолеть тяжесть. Грин часто писал о людях, освобожденных от тяжести, но сохранивших новую весомость — весомость ответственности друг за друга. Человек для человека — цель и путь.
 
Что касается электричества, телефона и ванны, то, уборная в ста саженях.
 
Мы получаем деньги не за труд, а за трудности, с которыми их получаем
 
Шекспир не создавал сюжетов; он брал их и переосмысливал. Его великие драмы являлись как бы инсценировками, разрушением, переосмысливанием прежде существовавших драм и новелл.
 
В истории искусства нет исчезающих форм и нет чистых повторений. Старое возвращается новым для того, чтобы новое выразить.
 Старое бросает на новое цветную, часто ироническую тень.
 
Ты дала мне два дела:
 1) не звонить к тебе, 2) не видать тебя.
 И теперь я занятой человек.
 Есть еще третье дело: не думать о тебе. Но его ты мне не поручала.
 
Как рано я все увидел, как поздно начал понимать.
 
Из воспоминаний Шкловского:
У меня была бабушка, она носила маленькую бархатную шапочку; шапочка покрывала ее затылок и подвязывалась широкими бантами под подбородком. Я был убежден (мне было тогда семь лет), что такие шапочки характеризуют структуру бабушек. Мне не приходилось видеть других бабушек; я по своей бабушке строил модель бабушек всех времен и народов.
 Позднее я узнал, что бабушка носила шапочку своей молодости.
 Такие шапочки назывались когда-то – тока. Каждый человек задерживается в своем развитии на каком-то этапе, перестает следовать общему течению времени и обычно закрепляет обстановку своим платьем.
 
Брюсов не был Сальери. Про Маяковского он говорил, защищая себя полупризнанием:
 – Боюсь, что из Маяковского ничего не выйдет.
 Владимир Владимирович очень забавно показывал, как Брюсов спит и просыпается ночью с воплем:
 – Боюсь, боюсь!
 – Ты чего боишься?
 – Боюсь, что из Маяковского ничего не выйдет.
  
Иногда в 1918-м, голодом меченном году, среди обоев, притертых льдом к стенам, люди спали вместе, потому что так теплей. Было так холодно, что они даже не ненавидели друг друга.
 До весны.
 
Одновременно с моим делом Горький выхлопотал от ЦК обещание выпустить бывших великих князей; он уже верил, что террор кончился, и думал, что великие князья будут у него работать в антикварной комиссии.
 Но его обманули; в ту ночь, когда я ехал в Москве, великие князья были расстреляны петербургской Чека. Николай Михайлович при расстреле держал на руках котёнка.
 
Говорят, что когда ему в Казани сильно надоела полиция, спрашивая о связях и происхождении, то профессор заказал карточки с обозначением:
 "И. А. Бодуэн де Куртенэ. Иерусалимский король".
(Ива́н Алекса́ндрович Бодуэ́н де Куртенэ́ (1845—1929) — российский и польский языковед , учитель Шкловского)
 
Вчера слышал Козловского, – голос ангела, тоскующего о Полтаве.
Слышал голос Козловского над гробом Александра Петровича Довженко и видел, как искусство перекидывает мосты над горем настоящим и прошлым, делает живым то, что казалось изжитым
 
Мне семьдесят пять лет. Душа моя лежит предо мной. Она уже износилась на сгибах. Сгибали душу смерти друзей. Война. Споры. Ошибки. Обиды. Кино. И старость, которая всё-таки пришла.
                   
В конце жизни Шкловский писал:
Время мое истекает. Я сохранил кое-какой опыт, умею продолжать удивляться чужим успехам. Они велики. Кажется мне, что я умею еще понимать, что сегодняшний день – день моей старости, не хуже вчерашнего дня
 
О Шкловском:
 
Сергей Довлатов :
Как-то мне довелось беседовать со Шкловским. В ответ на мои идейные претензии Шкловский заметил:– Да, я не говорю читателям всей правды. И не потому, что боюсь. Я старый человек. У меня было три инфаркта. Мне нечего бояться. Однако я действительно не говорю всей правды. Потому что это бессмысленно…И затем он произнес дословно следующее:    – Бессмысленно внушать представление об аромате дыни человеку, который годами жевал сапожные шнурки…
 
Анатолий Мариенгоф (из "Бессмертной трилогии")
Виктор Шкловский был человеком благородным, хоть и не слишком мужественным. В жилах его текла кровь революционера. Тем не менее Сталин его почему-то не посадил. В конце тридцатых годов это удивляло и самого непосаженного, и его друзей.
 Округляя и без того круглые глаза свои, приутихший формалист шепотом говорил:
 — Я чувствую себя в нашей стране, как живая чернобурка в меховом магазине.
 
Биография
В. Б. Шкловский родился 12 (24) января 1893 года в Санкт-Петербурге в семье преподавателя математики еврейского происхождения,  впоследствии профессора Высших артиллерийских курсов Бориса Владимировича Шкловского и его жены Варвары Карловны, урождённой Бундель, русско-немецкого происхождения. Отец Шкловского натаскивал тупых учеников по математике. Николай Чуковский (сын Корнея Ивановича) брал у него уроки и «Школу Б. Шкловского» с единственным учителем помнил долго: «Это был маленького роста бритый старик с большой лысиной, окруженной лохматыми, не совсем еще седыми волосами. Вид у него был свирепейший. Во рту у него оставался один-единственный зуб, который, словно клык, торчал наружу. Когда он говорил, он плевался, и лицо его морщилось от брезгливости к собеседнику. Но человек он был необходимейший — любого тупицу он мог подготовить к вступительному экзамену в любое учебное заведение, и ученики никогда не проваливались»
Родной брат отца — Исаак Владимирович Шкловский (1864—1935) был известным публицистом, критиком и этнографом, который публиковался под псевдонимом Дионео. Старший брат Виктора Шкловского — Владимир Шкловский — стал филологом, преподавателем французского языка в Санкт-Петербургской духовной академии, в 1919—1922 годах входил в Совет православных братств Петрограда, неоднократно арестовывался, был расстрелян в 1937 году.Другой брат, Николай Борисович (1890—1918), был расстрелян в 1918 году как правый эсер. Сестра — Евгения Борисовна (1891—1919) умерла в Петрограде в 1919 году.
Юность Виктор Шкловский провел в Петербурге. Хотя много читал, был исключён из школы за плохую успеваемость, впоследствии успешно закончил «снисходительную» гимназию. Ещё гимназистом стал печататься в журнале «Весна». Учился в Петербургском университете на историко-филологическом факультете, посещал лекции таких известных учёных, как академики Крачковский и Бодуэн де Куртенэ.
После начала Первой мировой войны осенью 1914 года ушел добровольцем в армию. Сменил несколько военных специальностей и в 1915 году вернулся в Петроград, где служил в школе броневых офицеров-инструкторов.
 Дело было новое, и он им овладел. Все ближайшие годы оказались связаны с колесами — автомобили, самокаты, броневики, хотя за плечами у Шкловского было несколько книжечек, статьи, преодоленная попытка стать скульптором-футуристом, ОПОЯЗ (Шкловский был одним из зачинателей «Общества изучения теории поэтического языка» (ОПОЯЗ), объединившего теоретиков формальной школы в литературоведении) и титул некоронованного главы формальной школы. И в этот период с группой единомышленников (Л. П. Якубинский, Е. Д. Поливанов, О. М. Брик и др.) он готовил первый и второй выпуски сборников по теории поэтического языка (1916, 1917), куда вошли и ставшие впоследствии хрестоматийными работы самого Шкловского «О поэзии и заумном языке» и «Искусство как прием».
Теперь набирался еще и боевой опыт — лихой.
Именно Шкловский в феврале 1917 года вывел на улицы восставшего Петрограда броневой дивизион и в качестве его представителя участвовал в работе Петроградского совета. Это именно он был назначен Временным правительством комиссаром на румынский фронт. Там он 3 июля 1917 лично возглавил атаку, был ранен был ранен в живот навылет и получил Георгиевский крест 4-й степени из рук Л. Г. Корнилова. После выздоровления в качестве помощника комиссара Временного правительства был направлен в Отдельный Кавказский кавалерийский корпус в Персию, где организовывал эвакуацию российских войск и вернулся с ними в Петроград в начале 1918 года.
В Петрограде Шкловский работал в Художественно-исторической комиссии Зимнего дворца и активно участвовал в антибольшевистском заговоре эсеров. Когда заговор был раскрыт, Шкловский был вынужден покинуть Петроград и уехал в Саратов, некоторое время скрывался в психиатрической больнице, одновременно работая над созданием теории прозы. Затем он уехал в Киев, где служил в 4-м автопанцирном дивизионе и участвовал в неудачной попытке свержения гетмана Скоропадского.
Выполняя просьбу знакомой, уговорившей его доставить крупную сумму денег в Петроград, добрался почти до самой Москвы, но был узнан агентом ЧК и, спасаясь от ареста, на ходу выпрыгнул с поезда. После этого, добравшись до столицы, он встретился с А. М. Горьким, который ходатайствовал за него перед Я. М. Свердловым. По некоторым источникам, Свердлов выдал Шкловскому документ на бланке ВЦИК с требованием прекратить его дело. В конце 1918 года Шкловский решил больше не участвовать в политической деятельности и в начале 1919 вернулся в Петроград, где преподавал в Студии художественного перевода при петроградском издательстве «Всемирная литература» теорию литературы.
Весной 1920 Шкловский стрелялся на дуэли, покинул Петроград и отправился на поиски жены, которая выехала на Украину, спасаясь от голода. В рядах Красной армии Шкловский принял участие в боях при Александровске, Херсоне и Каховке.
Затем Шкловский вновь вернулся в Петроград, 9 октября 1920 был избран профессором Российского института истории искусств. В 1921 и начале 1922 Шкловский активно печатался в журналах «Петербург», «Дом искусств», «Книжный угол», отдельными оттисками издал ряд статей по литературоведению, опубликовал мемуарную книгу «Революция и фронт», участвовал в собраниях группы «Серапионовы братья». Но в 1922 году начались аресты эсеров, и Шкловский 4 марта 1922, спасаясь от ареста, бежал в Финляндию. Его жена, Василиса Шкловская-Корди, арестованная в качестве заложницы, находилась некоторое время в заключении. Шкловский жил в Берлине с апреля 1922 до июня 1923, где издал мемуарную книгу «Сентиментальное путешествие» (1923).
С конца 1922 года Шкловский начал просить о возвращении в СССР. Вернулся в сентябре 1923, жил в Москве. Был близок к футуристам — В. Хлебникову, А. Кручёных, В. Маяковскому, с которым был особенно хорошо знаком и которого часто посещал. Со свойственным ему темпераментом активно участвовал в литературных дискуссиях 1920-х. Один из лидеров группы «ЛЕФ».
С 1930-х годов, вынужденный перейти к принципам более широкого социально-исторического исследования, выступал как критик современной литературы. С московскими впечатлениями связаны книги Шкловского «О Маяковском», «Встречи», мемуары «Жили-были» и другие, дающие яркую картину жизни московской творческой интеллигенции 1920-х годов.
Осенью 1932 Шкловский отправился в поездку на строительство Беломоро-Балтийского канала. Главной целью его поездки является не сбор материала (тем не менее Шкловский написал обширные фрагменты для коллективной книги 1934, воспевавшей строительство канала), а встреча с братом, находившимся в заключении, и, по возможности, облегчение его участи.
Интерес к отечественной, и в частности к московской, истории отразился в повестях Шкловского «Матвей Комаров, житель города Москвы» (1929), «Минин и Пожарский» (1939) и др. Большое место в творчестве Шкловского занимают работы о Л. Н. Толстом, Ф. М. Достоевском, С. М. Эйзенштейне. Шкловскому повезло — его не арестовали; в 1939 году он даже получил орден Трудового Красного знамени — это надо было заслужить. И все же орден — далеко не вся правда о Шкловском. В страшные годы террора «в Москве был только один дом, открытый для отверженных», — таково дорогого стоящее признание в «Воспоминаниях» Н.Я. Мандельштам, оно — о доме Шкловского. Исключительно сердечно, что ей в общем-то не свойственно, пишет Н.Я. о Василисе Георгиевне Шкловской…И еще одно важное свидетельство вдовы Мандельштама о времени террора: «Шкловский в те годы понимал всё, но надеялся, что аресты ограничатся "их собственными счетами”. Он так и разграничивал: когда взяли Кольцова, он сказал, что это нас не касается, но тяжело реагировал, если арестовывали просто интеллигентов. Он хотел сохраниться "свидетелем”, но, когда эпоха кончилась, мы уже все успели состариться и растерять то, что делает человека свидетелем, то есть понимание вещей и точку зрения. Так случилось и со Шкловским».
Значение Шкловского для русской культуры трудно переоценить. Он то «бродило», без которого немыслимо само «брожение», живое движение искусства. Один из создателей и центральных фигур Общества изучения поэтического языка (ОПОЯЗ), он не только принес в науку новую терминологию, а с ней и новый подход к литературным явлениям (среди важнейших такие понятия, как «материал» и «прием»), побуждая исследовать не общественные типы или отношения, отразившиеся в произведении, а его конструкцию, сами формулировки, предложенные Шкловским, звучали, как белый стих, повторялись учениками в качестве афоризмов («…наследование при смене литературных школ идет не от отца к сыну, а от дяди к племяннику»).
Громогласный оратор, увлекательнейший рассказчик , блистательный полемист, Шкловский уже своим существованием вызывал на спор.
Он написал в 1926-30 годах более десятка сценариев для немого кино (многие в соавторстве).Писал сценарии и для звукового кино:
 «Мёртвый дом», 1932. (Экранизация Ф. М. Достоевского). Кроме соавторства сценария, Шкловский также снялся в роли Петрашевского.
«Горизонт», 1932. Режиссёр — Л. В. Кулешов
«Минин и Пожарский», 1939. Режиссёр — В. И. Пудовкин. (Экранизация книги Шкловского)
«Алишер Навои», 1947
 «Чук и Гек», 1953
«Овод», 1955. В гл. роли — О. А. Стриженов.
 «Три толстяка», 1963. Мультфильм.
«Сказка о золотом петушке», 1967. Мультфильм
«Баллада о Беринге и его друзьях», 1970 и другие
Советской властью его труд был оценен – он был награжден тремя орденами Трудового Красного Знамени и орденом Дружбы народов
В. Б. Шкловский скончался 5 декабря 1984 года. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.
В Литинституте Шкловский читал «Теорию прозы». И постоянно во весь рот улыбался. Порой к месту, а чаще не к месту...
– Это с тех пор, – обронил ненароком, – как расстреляли брата. Когда больно, я тихонько посмеиваюсь. Укрепляет здоровье.
Так, улыбаясь от боли, он и прожил 91 год.
Семейная жизнь:
Первая жена — Василиса Георгиевна Шкловская-Корди (1890—1977), художница.
Сын — Никита Викторович Шкловский-Корди (1924—1945), погиб на фронте.
Дочь — Варвара Викторовна Шкловская-Корди (род. 1927), физик. Её сын (от брака с биофизиком Ефимом Арсентьевичем Либерманом) — онколог и физиолог Никита Ефимович Шкловский-Корди.
Вторым браком (с 1956 года) был женат на Серафиме Суок.
Шкловский, к которому М. А. Булгаков питал неприязнь на почве любовного соперничества, выведен им под фамилией Шполянский в романе «Белая гвардия», как человек с демоническими бакенбардами, командовавший автомобильной ротой в Киеве и саботировавший её перед приходом С. В. Петлюры — поступок, реально совершенный Шкловским, хотя и в другое время.
У Булгакова в «Белой гвардии» есть герой, который портит бензобаки у гетманских бронемашин, сыпет туда сахарин. Это Шкловский. Это реальная история. Он как эсер был против гетмана.
«Zoo, или Письма не о любви» основываются на частично выдуманной, частично настоящей переписке безответно влюбленного в Берлине Шкловского с Э. Триоле, сестрой Л. Ю. Брик. Несколько писем написано ею. Через некоторое время она станет известной французской писательницей и супругой Л. Арагона. Писать книги ей посоветует М. Горький, прочитавший её письма в «Zoo».
Кроме того, Виктор Шкловский выведен в качестве героя или же выступал прототипами следующих произведений: книги О. Д. Форш «Сумасшедший корабль» (под именем «Жуканец»), романа В. А. Каверина «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» («Некрылов»), книги В. Н. Иванова «У» («Андрейшин»). По предположению исследователей, он также был прототипом Сербинова из романа «Чевенгур» А. П. Платонова.
Имя героини Суок романа «Три толстяка» Ю. К. Олеши — на самом деле фамилия. Эта фамилия принадлежала до замужества жене Олеши — Ольге Густавовне. А две её сестры вышли замуж за Шкловского и Э. Г. Багрицкого: на Серафиме Густавовне (1902—1982) в 1956 году женился Шкловский, а на Лидии — Багрицкий. Серафима сначала сама была гражданской женой Олеши (бездушная кукла — это именно она), а с 1922 года — В. И. Нарбута, а после Н. И. Харджиева, и лишь потом Шкловского. Она выведена как «подруга ключика», «дружочек» в романе В. П. Катаева «Алмазный мой венец».
Прикрепления: Картинка 1 · Картинка 2 · Картинка 3
Категория: "Наши умные мысли" | Просмотров: 1403 | Добавил: Мария | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]