27 декабря родился Николай (Николоз) Мелитонович Бараташвили (15 (27) декабря 1817, Тбилиси — 9 (21) октября 1845, Гянджа) — выдающийся грузинский поэт-романтик .  Б. Л. Пастернак, переводивший его стихи на русский язык, писал: «... Гениальность, проникающая их , придает им последнее совершенство...»

Теперь его называют «классиком грузинской литературы», однако при его жизни не было издано ни одной строчки стихов. Впервые несколько стихотворений Бараташвили были опубликованы лишь через семь лет после его смерти. Только после издания в 1876 году сборника его стихов на грузинском языке, Бараташвили стал одним из самых популярных поэтов Грузии.

Из поэзии Бараташвили (в переводе Б.Пастернака):

**

Мужское отрезвленье - не измена,

Красавицы, как вы не хороши,

Очарованье внешности мгновенно,

Краса лица, - не красота души.

Печать красы, как всякий отпечаток,

Когда-нибудь сотрется и сойдет,

И слабость, и душевный недостаток

Любить не сущность, а её налёт.

Сама же красота иного корня

И вся насквозь божественна до дна.

И к этой красоте, как к силе горной,

В нас вечная любовь заронена.

Та красота стоит в душевном строе

И никогда не может стать стара,

Навек блаженны любящие двое,

Кто живы силами её добра.

Лишь между ними чувством все согрето,

И если есть на свете рай земной,

Он во взаимной преданности этой,

В бессмертной этой красоте двойной.

1842

**

Цвет небесный, синий цвет,

Полюбил я с малых лет.

В детстве он мне означал

Синеву иных начал.

И теперь, когда достиг

Я вершины дней своих,

В жертву остальным цветам

Голубого не отдам.

Он прекрасен без прикрас.

Это цвет любимых глаз.

Это взгляд бездонный твой,

Напоенный синевой.

Это цвет моей мечты.

Это краска высоты.

В этот голубой раствор

Погружен земной простор.

Это легкий переход

В неизвестность от забот

И от плачущих родных

На похоронах моих.

Это синий негустой

Иней над моей плитой.

Это сизый зимний дым

Мглы над именем моим.

1841

Сумерки на Мтацминде

 Люблю твои места в росистый час заката,

 Священная гора, когда твои огни

 Редеют, и верхи еще зарей объяты,

 А по низам трава уже в ночной тени.

 Не налюбуешься! Вот я стою у края.

 С лугов ползет туман и стелется к ногам.

 Долина в глубине как трапеза святая.

 Настой ночных цветов плывет, как фимиам.

 Минутами хандры, когда бывало туго,

 Я отдыхал средь рощ твоих и луговин.

 Мне вечер был живым изображеньем друга.

 Он был как я. Он был покинут и один.

 Какой красой была овеяна природа!

 О небо, образ твой в груди неизгладим.

 Как прежде, рвется мысль под купол небосвода,

 Как прежде, падает, растаяв перед ним.

 О Боже, сколько раз, теряясь в созерцанье,

 Тянулся мыслью я в небесный твой приют!

 Но смертным нет пути за видимые грани,

 И промысла небес они не познают.

 Так часто думал я, блуждая здесь без цели,

 И долго в небеса глядел над головой,

 И ветер налетал по временам в ущелье

 И громко шелестел весеннею листвой.

 Когда мне тяжело, довольно только взгляда

 На эту гору, чтоб от сердца отлегло.

 Тут даже в облаках я черпаю отраду.

 За тучами и то легко мне и светло.

 Молчат окрестности. Спокойно спит предместье.

 В предшествии звезды луна вдали взошла.

 Как инокини лик, как символ благочестья,

 Как жаркая свеча, луна в воде светла.

 Ночь на Святой горе была так бесподобна,

 Что я всегда храню в себе ее черты

 И повторю всегда дословно и подробно,

 Что думал и шептал тогда средь темноты.

 Когда на сердце ночь, меня к закату тянет.

 Он сумеркам души сочувствующий знак.

 Он говорит: «Не плачь. За ночью день настанет.

 И солнце вновь взойдет. И свет разгонит мрак».

 1833—1836

Моей звезде

 На кого ты вечно в раздраженье?

 Не везет с тобой мне никогда,

 Злой мой рок, мое предназначенье,

 Путеводная моя звезда!

 Из-за облаков тебя не видя,

 Думаешь, я разлюблю судьбу?

 Думаешь, когда-нибудь в обиде

 Все надежды в жизни погребу?

 Наша связь с тобой как узы брака:

 Ты мне неба целого милей.

 Как бы ни терялась ты средь мрака,

 Ты мерцанье сущности моей.

 Будет время — ясная погода,

 Тишина, ни ветра, ни дождя, —

 ТЫ рассыплешь искры с небосвода,

 До предельной яркости дойдя.

 1837

Моя молитва

 Отец небесный, снизойди ко мне,

 Утихомирь мои земные страсти.

 Нельзя отцу родному без участья

 Смотреть на гибель сына в западне.

 Не дай отчаяться и обнадежь:

 Адам наказан был, огнем играя,

 Но все-таки вкусил блаженство рая.

 Дай верить мне, что помощь мне пошлешь.

 Ключ жизни, утоли мою печаль

 Водою из твоих святых истоков.

 Спаси мой челн от бурь мирских пороков

 И в пристань тихую его причаль.

 О сердцевед, ты видишь все пути

 И знаешь всё, что я скажу, заране.

 Мои нечаянные умолчанья

 В молитвы мне по благости зачти.

 1840

Одинокая душа

 Нет, мне совсем не жаль сирот без дома.

 Им что? Им в мир открыты все пути.

 Но кто осиротел душой, такому

 Взаправду душу не с кем отвести.

 Кто овдовел, несчастен не навеки.

 Он сыщет в мире новое родство.

 Но. разочаровавшись в человеке,

 Не ждем мы в жизни больше ничего.

 Кто был в своем доверии обманут,

 Тот навсегда во всем разворожен.

 Как снова уверять его ни станут,

 Уж ни во что не верит больше он.

 Он одинок уже непоправимо.

 Не только люди — радости земли

 Его обходят осторожно мимо,

 И прочь бегут, и держатся вдали.

 1839

Таинственный голос

 Чей это странный голос внутри?

 Что за причина вечной печали?

 С первых шагов моих, с самой зари,

 Только я бросил места, где бежали

 Детские дни наших игр и баталий,

 Только уехал из лона семьи,

 Голос какой-то невнятный и странный

 Сопровождает везде, постоянно

 Мысли, шаги и поступки мои:

 «Путь твой особый. Ищи — и найдешь».

 Так он мне шепчет. Но я и доныне

 В розысках вечных и вечно в унынье.

 Где этот путь и на что он похож?

 Совести ль это нечистой упрек

 Мучит меня затаенно порою?

 Что же такого содеять я мог,

 Чтобы лишить мою совесть покоя?

 Ангел-хранитель ли это со мной?

 Демон ли мой искуситель незримый?

 Кто бы ты ни был — поведай, открой,

 Что за таинственный жребий такой

 В жизни готовится мне, роковой,

 Скрытый, великий и неотвратимый?

 1836

Соловей и роза

 Нераскрывшейся розе твердил соловей:

 «О владычица роза, в минуту раскрытая

 Дай свидетелем роскоши быть мне твоей —

 С самых сумерек этого жду я событья».

 Так он пел. И сгустилась вечерняя мгла.

 Дунул ветер. Блеснула луна с небосклона.

 И умолк соловей. И тогда зацвела

 Роза, благоуханно раскрывши бутоны.

 Но певец пересилить дремоты не мог.

 Хоры птиц на рассвете его разбудили.

 Он проснулся, глядит: распустился цветок

 И осыпать готов лепестков изобилье.

 И взлетел соловей, и запел на лету,

 И заплакал: «Слетайтесь, родимые птицы.

 Как развеять мне грусть, чем избыть маету

 И своими невзгодами с кем поделиться?

 Я до вечера ждал, чтобы розан зацвел,

 Твердо веря, что цвесть он уж не перестанет, —

 Я не ведал, что подвиг рожденья тяжел

 И что всё, что цветет, отцветет и увянет».

 18 июня 1833

Биография

Родился в семье князя Мелитона Николаевича Бараташвили (1795—1860) и княжны Ефимии Дмитриевны (Зурабовны) Орбелиани (1801—1849). Его отец служил у Ермолова и Паскевича. Был он вспыльчив и азартен и проиграл в карты всё достояние семьи. Мать поэта, Евфимия, до конца потом содержала ставшего нахлебником и обузой мужа. Она была женщина деятельной любви и доброты. Терпеливая, гармоничная, тонко чувствующая прекрасное. Все эти качества ей удалось взрастить и в сыне.

В 1827 году был определён в Тифлисское благородное училище, которое окончил в 1835 году. Под влиянием своего учителя, общественно-политического деятеля и философа Соломона Додашвили Николоз проникся идеями гуманизма и национальной свободы. После окончания училища из-за материальной нужды был вынужден поступить чиновником в Экспедицию суда и расправы.  

Уже в 1840-х годах молодой Николоз приобрёл славу поэта и возглавил литературный кружок. Члены этого кружка основали впоследствии постоянный грузинский театр (1850 г.) и журнал «Цискари» (1852 г.).

Большую роль в его жизни сыграла любовь к княжне Екатерине Александровне Чавчавадзе ,первой красавице Грузии , дочери известного поэта князя Александра Чавчавадзе (ставшей впоследствии супругой владетеля Мегрелии князя Давида Дадиани) ,сестре жены Грибоедова, Нины .Он часто бывал в музыкально-литературном салоне дома ее отца поэта, генерала и "патриарха" всего образованного общества Грузии и Тифлиса.

Но не могла богатая красавица соединиться в ту пору с мелким бедным чиновником, пусть даже гением из родовитой фамилии. К тому же, стихи его тогда мало, кто знал и ценил. Исписанная им тонкая тетрадка известна была только малому кругу друзей, да Екатерине. А печататься возможности не имелось. В Тифлисе выходила всего одна толстая газета.

В 1844 году после полного разорения отца Николоз был вынужден покинуть родной край и поступить на государственную службу в Нахичевани .Новый перевод по службе забросил его под Гянджу, в дикие пустынные места, в чуждый мир мусульманства , где он занимал должность помощника уездного начальника. Он - будто грузинский Овидий...

   21 октября 1845 года в возрасте 27-ми лет Николоз Бараташвили скончался от злокачественной малярии в жалкой лачуге, в совершенном одиночестве. Похоронен был там же. Никто из родных и друзей на погребение приехать не смог. Позже им переслали тетрадку его стихов. Но возможности публикации не было, и о поэте забыли. Сбылась его поэтически-провидческая строка о себе в самом известном у нас его стихотворении.

Грузия узнала о своём великом поэте спустя почти полвека. Друзья сберегли тонкую тетрадь с немногими стихами, донесли её до нового поколения интеллигенции. И уже другой Чавчавадзе - Илья - понял, какой дар упал в руки!

Могилу поэта отыскали и прах его торжественно перезахоронили в 1893 году. Тифлис вышел встречать своего поэта на вокзальную площадь. Она оказалась переполненной. Когда из вагона вынесли гроб с прахом, мужчины обнажили головы. Многие встали на колени, принимая на себя вину забвения от прежних поколений. На руках несли до кладбища, где Илья Чавчавадзе произнёс речь о значении поэта.

   А ещё позже, в тысяча девятьсот тридцать восьмом году прах поэта вновь был перезахоронен, уже на его любимой горе Мтацминда над родным Тбилиси, в пантеоне величайших общественных деятелей Грузии.

   Екатерина Дадиани-Чавчавадзе жила более ста лет. Ей довелось быть свидетельницей посмертного возвращения когда-то ею любимого юноши.

Поэтическое наследие Николоза Бараташвили включает 36 лирических стихотворений и историческую поэму «Судьба Грузии». Совершенным образцом лирики Бараташвили является его стихотворение «Мерани» — одно из любимых стихотворений грузинского народа.Существует четыре перевода этого стихотворения на русский язык

В русскую культуру творчество Бараташвили пришло только при советской власти, в 1922 году, с переводами Валериана Гаприндашвили. Популярным же он стал после переводов Борисом Пастернаком его стихов (стихотворение «Синий цвет» в переводе Пастернака было положено на музыку и исполнялось Сергеем Никитиным). На стихи Н. Бараташвили в переводе Б. Пастернака композитором Еленой Могилевской написан вокальный цикл «Песни на Мтацминде».

Переводил Бараташвили также знаменитый переводчик Михаил Лозинский.

Известно также его произведение «Песня Гончабейим», посвящённое азербайджанской поэтессе, дочери последнего Нахичеванского хана Гончабейим, стихи которой были переведены им на грузинский язык.