Главная » 2014 Апрель 6 » 22 мая родился Леонид Мартынов
23:49 22 мая родился Леонид Мартынов |
22 мая
родился Леонид Николаевич Мартынов (9 (22) мая 1905 года, Омск —1980)
— русский поэт. Лауреат Государственной премии СССР (1974).
   Евгений Евтушенко писал о Леониде Мартынове в своих антологиях «Строфы века» и «Десять веков русской поэзии»: «Такой поэт, как он, не мог пригодиться, когда требовались не сказочники, а барабанщики полувоенного типа. Но время переломилось, и Эренбург напомнил нам о существовании поэта, который выстрадал этот перелом своим художественным подвигом. Зелененькая книжечка Мартынова, изданная "Молодой гвардией" в 1957-м, была первым поэтическим бестселлером после того, как репутация поэзии стала неумолимо падать в послевоенное, далекое от фронтовой искренности время. Мартынов остается одним из крупнейших русских поэтов XX века. Ему удалось создать большее, чем хорошие стихи,- он создал свою интонацию. Я закричал ей: я видел вас когда-то, Хотя я вас и никогда не видел, Но тем не менее я видел вас сегодня, Хотя сегодня я не видел вас! Если бы Мартынов написал только эти четыре строки, его интонация была бы уже бессмертна. Из замечательной поэзии Леонида Мартынова: Нежность Вы поблекли. Я - странник, коричневый весь. Нам и встретиться будет теперь неприятно. Только нежность, когда-то забытая здесь, Заставляет меня возвратится обратно. Я войду, не здороваясь, громко скажу: - Сторож спит, дверь открыта, какая небрежность! Не бледнейте! Не бойтесь! Ничем не грожу, Но прошу вас: отдайте мне прежнюю нежность. Унесу на чердак и поставлю во мрак Там, где мышь поселилась в дырявом штиблете. Я старинную нежность снесу на чердак, Чтоб ее не нашли беспризорные дети. 1924 Оттепель Ветер с далекого моря, Оттепель, капельки с крыш. На почерневшем заборе Клочья намокших афиш. На зиму не похоже, И до весны — месяца. Сырость плывет, тревожа Легкие и сердца. Вот и твое крылечко: — Если не спишь — открой! — ...В комнате черная печка Дышит поддельной жарой. Свет гаснет. Душно, как в яме. — Что ты встаешь? Лежи' — ...Ночью простыми мужьями Делаются мужи. 1925 Ровесник Я жил во времена Шекспира, И видел я его в лицо, И говорил я про Шекспира, Что пьесы у него дрянцо, И что заимствует сюжеты Он где угодно без стыда, И грязны у него сюжеты, И неизящна борода. Но ненавистником Шекспира Я был лишь только потому, Что был завистником Шекспира И был ровесником ему. ** О люди, Ваши темные дела Я вижу. Но волнуюсь не за души, А лишь за неповинные тела — Ведь это все же не свиные туши! Я знаю: Тело не за свой позор Заплатит кровью чистой и горячей. Плутует разум — хитрый резонер, Вступая в сделки с честью и удачей. Но коли так, за что же, о, за что ж,— Ответьте, объясните мне причину!— Вам не в сознанье всаживают нож, А между ребер — в сердце или в спину? Я смерти не особенно боюсь, Она не раз в глаза мои глядела, Но все же я испытываю грусть Не за себя, а именно за тело. 1926 ** Мне кажется, что я воскрес. Я жил. Я звался Геркулес. Три тысячи пудов я весил. С корнями вырывал я лес. Рукой тянулся до небес. Садясь, ломал я спинки кресел. И умер я... И вот воскрес: Нормальный рост, нормальный вес - Я стал как все. Я добр, я весел. Я не ломаю спинки кресел... И все-таки я Геркулес. 1945 Чистое небо Не ювелирные изделия, Не кости для пустой игры, Не кружевные рукоделия И не узорные ковры, Не шёлка облако душистое, Не цирк И даже не кино, А покажу вам небо чистое. Не видывали давно? Быть может, книгу перелистывая, Вы скажете: Какое мглистое, Какое смутное оно! Бывает так… Но всё равно Я покажу вам Небо чистое. 1945, 1956 След А ты? Входя в дома любые - И в серые И в голубые, Всходя на лестницы крутые, В квартиры, светом залитые, Прислушиваясь к звону клавиш И на вопрос даря ответ, Скажи: Какой ты след оставишь? След, Чтобы вытерли паркет И посмотрели косо вслед, Или Незримый прочный след В чужой душе на много лет? 1945 Первый снег Ушёл он рано вечером, Сказал: - Не жди. Дела... Шёл первый снег. И улица Была белым-бела. В киоске он у девушки Спросил стакан вина. «Дела... - твердил он мысленно, - И не моя вина». Но позвонил он с площади: - Ты спишь? - Нет, я не сплю. - Не спишь? А что ты делаешь? - Ответила: - Люблю! ...Вернулся поздно утром он, В двенадцатом часу, И озирался в комнате, Как будто бы в лесу. В лесу, где ветви чёрные И чёрные стволы, И все портьеры чёрные, И чёрные углы, И кресла чёрно-бурые, Толпясь, молчат вокруг... Она склонила голову, И он увидел вдруг: Быть может, и сама ещё Она не хочет знать, Откуда в тёплом золоте Взялась такая прядь! Он тронул это милое Теперь ему навек И понял, Чьим он золотом Платил за свой ночлег. Она спросила: - Что это? - Сказал он: - Первый снег! ** Пластинок хриплый крик, И радиовещанье, И непрочтенных книг Надменное молчанье, И лунный свет в окне, Что спать мешал, тревожа, Мы оценить вполне Сумели только позже, Когда возникли вновь Среди оторопенья Моторов мощный рев, И музыка, и пенье, И шелест этих книг, Мы не дочли которых, И круглый лунный лик, Запутавшийся в шторах, И в самый поздний час Чуть зримый луч рассвета. Подумайте! У нас Украсть хотели это!.. 1945 ** Еще черны и ус, и бровь, Еще танцует, приседая, Еще толкует про любовь, К руке губами припадая. — Еще толкует про любовь, К руке губами припадая? — Да, да! Его седая кровь Еще клокочет, оседая! Ни в чем ему не прекословь! Он завтра сам поймет, рыдая, Что у него не только кровь, Не только кровь уже седая... Смотри, он пляшет, приседая! 1946 ** Уйдя, вы дверью хлопнули; Войдя, чтоб вновь начать, Ногою об пол топнули… Я буду всё прощать. Вы будете кричать, Браниться, волноваться, Рычать, сопротивляться. Я буду всё прощать. Вас будет возмущать, Бесить моё уменье Прощать. Но тем не мене Я буду всё прощать. И это ощущать Вам будет всё труднее. Я буду всё прощать - Я вас в сто крат сильнее! 1946 Концы и начала Под Осень Лес был желт, как лист Оберточной бумаги в лавке. Сейчас Метель звучит, как свист Хулиганья Во время давки. Каков же Будет Мир Весной? Неужто Как цветок В корзине? Ужель Блеснет В июльский зной Лишь пот На зверской образине? Нет! Ты и думать это брось! Ни для кого Уже не тайна: Все, Что Обычно началось — Кончается необычайно! 1948 Март Я чую наступленье марта, Когда отшельник с бородой В весенней луже видит черта, А это ? месяц молодой. Когда не в силах подчиниться Тому, кто властвует над ней, Воображает ученица, Что всех наставников умней. Март поощряет фантазерок, И потому нигде никто Мне так не мил и так не дорог, Как он в распахнутом пальто. Тот самый март, который, грезясь, Уже немного и смешон, Когда любой весенний тезис Давно поставлен и решен. И мы прекрасно понимаем, Что вслед за маем был июнь, Затем ? июль, и обнимаем Мы вслед за этим хлебный куль. И рассудительная зрелость Придет однажды вечерком И сядет перед камельком. … А ты еще имеешь смелость По луже топать каблуком. И в горле боль, но ты, как птица, Поешь, что косы всех длинней. А в мире, в мире что творится!.. Плодят бациллу, жгут свиней. Лабораторная реторта Полна тяжелою водой. Отшельник в луже видит черта. … Ах, месяц, месяц молодой! 1948 ** В эту душную ночь Я беседовал с богом. Говорили, казалось, не очень о многом. Я ему говорю: - Покажи чудеса. Он в ответ: - Не седеют твои волоса, Не редеют - вот это и есть чудеса! Не тощают ни руки, ни ноги твои, Хоть известны мне многие муки твои. Ведь подумай: ходил по таким ты дорогам, По таким ты оврагам бродил и отрогам, Где, как кровь, солона и багряна роса, Ты прошел их - вот это и есть чудеса. 1949 ** У ночи — мрак, У листьев — шум, У ветра — свист, У капли — дробность, А у людей пытливый ум И жить упорная способность. И мы живем, Но дело в том, Что хоть и властны над собою, Но в такте жизненном простом Бывают все же перебои. Не можешь распознать врага И правду отличить от лести, И спотыкается нога, Как будто и на ровном месте. Но лишь Оступишься вот так — И все на место станет разом: И шум листвы, и свет, и мрак. И вновь навеки ясен разум! 1951 ** И снова осень... Велосипедист, Пригнувшийся к своей дрожащей раме, Несется, как осенний пестрый лист, Подхваченный вот этими ветрами; И девушка, которая в кино Играла чеховскую Анну, На перекрестке встречена нежданно, Напоминает осень всё равно; В комиссионке рыжая лиса, Зелено-красный желудь в светофоре — Всё подтверждает, что наступит вскоре Сентябрьский день. И даже голоса, Которые стремительной весне Спешат пропеть хвалу свою простую,— И там и тут напоминают мне Про ту же осень Сытно-золотую. 1952 Над философским словарем. Когда луна Встает над морем, Покачивая головой, Вселенная, о чем мы спорим? Я вслушиваюсь в голос твой. Всегда изменчивая, вечно Горящая в ином огне: Я безгранична, но конечна! – С угрозою твердишь ты мне. Но все же знаю я отлично! Раскинутая надо мной, Конечна ты, но безгранична, И в этом смысл совсем иной. Луна плыла, волна дробилась И под приморским фонарем Вселенная со мной склонилась Над философским словарем. 1962 Дневники Не странно ли, что дневники Не днем ведутся, а ночами, Когда мигают ночники И ходят тени за плечами, Напоминая, что от них Не скроешься и за свечами Включив ночник, Строча дневник, Графленный лунными лучами. 1966 ** Со смерти Все и начинается, И выясняется тогда, Кто дружен с кем, Кто с кем не знается И кем земля твоя горда. И все яснее освещается, Кто - прав, кто - прах, Кто - раб, кто - знать... А если смертью все кончается, То нечего и начинать! 1971 ** Примерзло яблоко К поверхности лотка, В киосках не осталось ни цветка, Объявлено открытие катка, У лыжной базы – снега по колено, Несутся снеговые облака, В печи трещит еловое полено ... Всё это значит, что весна близка! 1952 Мир Что-то Новое в мире. Человечеству хочется песен. Люди мыслят о лютне, о лире. Мир без песен Неинтересен. Ветер, Ветви, Весенняя сырость, И черны, как истлевший папирус, Прошлогодние травы. Человечеству хочется песен. Люди правы. И иду я По этому миру. Я хочу отыскать эту лиру, Или - как там зовётся он ныне - Инструмент для прикосновенья Пальцев, трепетных от вдохновенья. Города и пустыни, Шум, подобный прибою морскому... Песен хочется роду людскому. Вот они, эти струны, Будто медны и будто чугунны, Проводов телефонных не тоньше И не толще, должно быть. Умоляют: «О, тронь же!» Но ещё не успел я потрогать - Слышу гул отдалённый, Будто где-то в дали туманной За дрожащей мембраной Выпрямляется раб обнажённый, Исцеляется прокажённый, Воскресает невинно казнённый, Что случилось, не может представить: «Это я! - говорит. - Это я ведь!» На деревьях рождаются листья, Из щетины рождаются кисти, Холст растрескивается с хрустом, И смывается всякая плесень... Дело пахнет искусством. Человечеству хочется песен. 1948, 1954 ** У ночи - мрак, У листьев - шум, У ветра - свист, У капли - дробность, А у людей пытливый ум И жить упорная способность. И мы живём... Но дело в том, Что хоть и властны над собою, Но в такте жизненном простом Бывают всё же перебои. Не можешь распознать врага И правду отличить от лести, И спотыкается нога Как будто и на ровном месте. Но лишь Оступишься вот так - И всё на место станет разом: И шум листвы, и свет, и мрак. И вновь навеки ясен разум! 1951 Весна Весна Стояла затяжная: По снежной глади неподвижной Все тот же след тянулся лыжный. Когда исчезнет, сам не зная. Туманной этою весною, Казалось, Не дождешься зноя: Все было холодно и голо, И по затонам пароходы. Не ожидая ледохода, Уже просили ледокола Помочь им, носом в льдинах роясь. Весна Ждала, В туманах кроясь. Она была в лесах по пояс, Как недостроенное зданье... Но, Нагоняя опозданье, Вдруг понеслась, как скорый поезд. Листва Деревья покрывала Поспешно, со всего размаха, Чтоб вещая кукушка-птаха На голый лес не куковала. Апрель и май В одно сплетались На циклопической арене, И яблони, как кони в пене, Встав на дыбы, так и остались. Но тоже на одно мгновенье. Мгновенье полного расцвета. И сразу Наступило Лето! 1959 Осенний заголовок О, сколько наблюдал я сентябрей! Я собирал осколки сентябрей, Бывало, прямо около дверей, А сколько золотилось на ветру их В балконных и оконных ветродуях, Под сводами картинных галерей, В холодных извивающихся струях Зеркальных кувыркальных фонарей. Но вот идёт, обут в гусиный пот, И сам осенний месяц заготовок Газетных листьев на зиму. Стрижёт Листаж лесов он, столь, бродяга, ловок, Что в оловянных зеркальцах болот Лишь снежных туч клубится заголовок! ** Замечали - По городу ходит прохожий? Вы встречали - По городу ходит прохожий, Вероятно, приезжий, на нас непохожий? То вблизи он появится, то в отдаленье, То в кафе, то в почтовом мелькнёт отделенье. Опускает он гривенник в щель автомата, Крутит пальцем он шаткий кружок циферблата И всегда об одном затевает беседу: «Успокойтесь, утешьтесь – я скоро уеду!» Это – я! Тридцать три мне исполнилось года. Проникал к вам в квартиры я с чёрного хода. На потёртых диванах я спал у знакомых, Приклонивши главу на семейных альбомах. Выходил по утрам я из комнаты ванной. «Это гость, – вспоминали вы, – гость не незваный, Но, с другой стороны, и не слишком желанный. Ничего! Беспорядок у нас постоянный». - Это гость, – поясняли вы мельком соседу И попутно со мной затевали беседу: - Вы надолго к нам снова? - Я скоро уеду! - Почему же? Гостите. Придёте к обеду? - Нет. - Напрасно торопитесь. Чаю попейте. Отдохните да, кстати, сыграйте на флейте. - Да! Имел я такую волшебную флейту. За мильоны рублей ту не продал бы флейту. Разучил же на ней лишь одну я из песен: «В Лукоморье далёком чертог есть чудесен!» Вот о чём вечерами играл я на флейте. Убеждал я: поймите, уразумейте, Расскажите знакомым, шепните соседу, Но, друзья, торопитесь, – я скоро уеду! Я уеду туда, где горят изумруды, Где лежат под землёй драгоценные руды, Где шары янтаря тяжелеют у моря. Собирайтесь со мною туда, в Лукоморье! О! Нигде не найдёте вы края чудесней! И являлись тогда, возбуждённые песней, Люди. Разные люди. Я видел их много. Чередой появлялись они у порога. Помню – некий строитель допрашивал строго: - Где чертог? Каковы очертанья чертога? - Помню также – истории некий учитель Всё пытал: – Лукоморья кто был покоритель? - И не мог ему связно ответить тогда я... Появлялся ещё плановик, утверждая, Что не так велики уж ресурсы Луккрая, Чтобы петь о них песни, на флейте играя. И в крылатке влетал ещё старец хохлатый, Непосредственно связанный с Книжной палатой: - Лукоморье! Изволите звать в Лукоморье? Лукоморье отыщете только в фольклоре! - А бездельник в своей полосатой пижамке Хохотал: – Вы воздушные строите замки! - И соседи, никак не участвуя в споре, За стеной толковали: - А? - Что? - Лукоморье? - Мукомолье? - Какое ещё Мухоморье? - Да о чём вы толкуете? Что за исторья? - Рукомойня? В исправности. - На пол не лейте! - Погодите – в соседях играют на флейте! Флейта, флейта! Охотно я брал тебя в руки. Дети, севши у ног моих, делали луки, Но, нахмурившись, их отбирали мамаши: - Ваши сказки, а дети-то всё-таки наши! Вот сначала своих воспитать вы сумейте, А потом в Лукоморье зовите на флейте! - Флейту прятал в карман. Почему ж до сих пор я Не уехал с экспрессом туда, в Лукоморье? Ведь давным бы давно уж добрался до гор я, Уж давно на широкий бы вышел простор я. Объясните знакомым, шепните соседу, Успокойте, утешьте, – я скоро уеду! Я уеду, и гнев стариков прекратится, Злая мать на ребёнка не станет сердиться. Смолкнут толки соседей, забулькает ванна, Распрямятся со звоном пружины дивана. Но сознайтесь! Недаром я звал вас, недаром! Пробил час – по проспектам, садам и бульварам Все пошли вы за мною, пошли вы за мною, За моею спиной, за моею спиною. Все вы тут! Все вы тут! Даже старец крылатый, И бездельник в пижаме своей полосатой, И невинные дети, и женщина эта - Злая спорщица с нами, и клоп из дивана... О, холодная ясность в чертоге рассвета, Мерный грохот валов – голоса океана, Так случилось - Мы вместе! Ничуть не колдуя, В силу разных причин за собой вас веду я. Успокойтесь, утешьтесь! Не надо тревоги! Я веду вас по ясной, широкой дороге. Убедитесь: не к бездне ведёт вас прохожий, Скороходу подобный, на вас непохожий, - Тот прохожий, который стеснялся в прихожей, Тот приезжий, что пахнет коричневой кожей, Неуклюжий, но дюжий, в тужурке медвежьей. ...Реки, рощи, равнины, печаль побережий. Разглядели? В тумане алеют предгорья. Где-то там, за горами, волнуется море. Горы, море... Но где же оно, Лукоморье? Где оно, Лукоморье, твоё Лукоморье? 1935, 1945 Биография Родился 9 (22) мая 1905 года в Омске в семье гидротехника путей сообщения Николая Ивановича Мартынова и дочери военного инженера, учительницы Марии Григорьевны Збарской в Омске. Сибирский род Мартыновых идёт от «владимирского коробейника-книгоноши Мартына Лощилина, осевшего в Семипалатинске». Дебютировал в печати в 1921 году заметками в омских газетах «Сигнал», «Гудок», «Рабочий путь». Первые стихотворения были напечатаны в сборнике «Футуристы», изданном в походной типографии агитпарохода «III Интернационал». Входил в футуристическую литературно-художественную группу «Червонная тройка» (1921—1922). Став в 1924 году разъездным корреспондентом газеты «Советская Сибирь» (Новониколаевск), Мартынов исколесил всю Западную Сибирь и Казахстан. Участвовал в геологических экспедициях. В 1927 году редактор «Звезды» Н. С. Тихонов напечатал стихотворение «Корреспондент» — первая публикация за пределами Сибири. В 1930 году в Москве вышла первая книга Мартынова — очерки о Прииртышье, Алтае и Казахстане «Грубый корм, или Осеннее путешествие по Иртышу». В 1932 году сдал в редакцию «Молодой гвардии» книгу «новелл о любви и ненависти в годы начала социалистической перестройки», которую так и не напечатали и которая считается ныне пропавшей. В 1932 году был арестован по обвинению в контрреволюционной пропаганде и осуждён по делу так называемой «Сибирской бригады» по статье 58/10 УК РСФСР к высылке на три года в Северный край. (Реабилитирован прокуратурой СССР 17 апреля 1989 года посмертно). Административную ссылку провёл в Вологде, где жил с 1932 до 1935 год. Работал в местной газете «Красный Север», где и встретился с будущей женой, Ниной Поповой. После ссылки они вдвоём вернулись в Омск. Началом «настоящей литературной известности» поэт называл публикации «Увенькая» и «Тобольского летописца» в «Сибирских огнях» в 1936 г. В 1939 году к Мартынову пришла литературная известность: вышла книга «Стихи и поэмы» (Омск, 1939). Поэмы с исторической сибирской тематикой заметил и оценил К. М. Симонов в рецензии «Три поэмы» («Литературная газета», июль 1939). На следующий год вышли исторический очерк об Омске «Крепость на Оми» и книги «Поэмы» (вышли одновременно в Москве и Омске). В 1942 году благодаря хлопотам писателя А. Калинченко был принят в СП СССР. В 1943 году К. М. Симонов предложил своё место фронтового корреспондента в «Красной Звезде». Мартынов вернулся в Омск «за вещами», но был тут же призван в армию, в Омское пехотное училище. По состоянию здоровья был освобождён от военной службы, и служил как литератор — писал историю училища. Сборник «Лукоморье», «зарезанный» А. А. Фадеевым, усилиями нового председателя Союза писателей СССР Н. С. Тихонова вышел в 1945 году. В феврале 1946 года Л. Н. Мартынов переехал в Москву. В декабре 1946 года в «Литературной газете» вышла разгромная статья В. М. Инбер о книге стихов «Эрцинский лес» (Омск, 1946). После резкой критики и «проработки» в Москве, Омске и Новосибирске тираж книги был уничтожен, и доступ к печати закрылся на девять лет. Всё это время поэт писал «в стол» и зарабатывал переводами. Переводил на русский язык стихотворения английских (Ч. Дибдин, А. Теннисон), чешских (Ян Неруда), чилийских (Пабло Неруда), венгерских (Э. Ади, А. Гидаш, Д. Ийеш, Ш. Петефи, И. Мадач, А. Йожеф), литовских (Э. Межелайтис), польских (Я. Кохановский, А. Мицкевич, Ю. Тувим, Ю. Словацкий, Ю. Пшибось, А. Важик, Ц. Норвид, К. Галчинский), французских (А. Рембо, В. Гюго, Ш. Бодлер), итальянских (С. Квазимодо, А. Северини), югославских (О. Жупанчич, М. Крлежа) и других поэтов. За переводческую деятельность награждён правительством Венгрии орденами «Серебряный Крест»[9] (1949), «Золотая Звезда» (1964) и «Серебряная Звезда» (1970). Первая книга после вынужденного простоя вышла в 1955 году — книга «Стихи» была «первым поэтическим бестселлером» после войны, сразу стала редкостью; в 1957 г. она была переиздана. После этого Мартынова стали печатать так часто, что Ахматова по этому поводу с неудовольствием заметила, что «поэту вредно часто печататься». Несмотря на признание, поэт вёл закрытый образ жизни, и уже при жизни его называли не иначе как «тихий классик». Историки литературы часто упоминают имя Мартынова в связи с выступлением на общемосковском собрании писателей 31 октября 1958 года, где речь шла о Б. Л. Пастернаке. Вернувшегося только что из Италии Л. Мартынова вызвали на трибуну рассказать об отношении итальянцев к Пастернаку. Мартынов выразил раздражение «сенсационной трескотнёй» заграничной печати вокруг одного имени. Хотя Мартынов присоединил свой голос к хору осуждавших Пастернака, отмечалось, что его выступление было далеко не самым резким. В 1960—1970 гг. писал книгу мемуарной прозы, которую задумывал назвать «Стоглав». Сам поэт писал, что «Стоглав» «касается не только возникновения того или другого моего стихотворения, но, будучи правдив и ясен, по возможности — всего строя жизни». Однако время и цензура не позволили напечатать все главы одновременно, потому последовательность глав нарушена. Первый сборник автобиографических новелл «Воздушные фрегаты» вышел в 1974 г. По красоте стиля и широте охвата его можно назвать «энциклопедией» жизни омских художников 1920—1940-х годов. Второй сборник новелл — «Черты сходства» — вышел уже после смерти поэта (М.: Современник, 1982). И, наконец, спустя четверть века, в 2008 году были напечатаны все остальные новеллы книги «Стоглав» (М.: Вече, 2008). В 1979 году умерла жена Нина, а 21 июня 1980 года и сам поэт. Похоронен в Москве на Востряковском кладбище. Награды и премии Государственная премия СССР (1974) — за книгу стихов «Гиперболы» (1972) Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1966) — за книгу стихов «Первородство» три ордена Трудового Красного Знамени (1964, 1970, 1975) «Серебряный Крест»(Орден труда с рубинами, 1949), «Золотая Звезда» (1964) и «Серебряная Звезда» (1970) (все — Венгрия) Орден Кирилла и Мефодия I степени (Болгария, 1976) |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |