Главная » 2013 » Март » 16 » 1 февраля родился Евгений Замятин
00:21
1 февраля родился Евгений Замятин
1 февраля родился Евге́ний Иванович Замя́тин (20 января (1 февраля) 1884 года, г. Лебедянь Тамбовской губернии — 10 марта 1937 года, Париж) — русский писатель, критик и публицист, автор, как теперь говорят, культового романа «Мы». 3амятин — блестящий стилист, оказавший сильное влияние на многих русских писателей. Он писал в стиле «орнаментальной прозы» А. Ремизова, доведя её до сатирического, часто гротескного сюрреализма, который называл неореализмом. В стремлении 3амятина к ясным повествовательным структурам и математическим метафорам сказывается его инженерное образование. (Вольфганг Казак – немецкий славист)

Афоризмы и цитаты из произведений Евгения Замятина:
 
Я боюсь, что у русской литературы одно только будущее: её прошлое.
 
Человек — как роман — до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать.
 
Вы только вдумайтесь. Тем двум в раю – был предоставлен выбор: или счастье без свободы – или свобода без счастья, третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу – и что же: понятно – потом века тосковали об оковах.
 
Единственное средство избавить человека от преступлений — это избавить его от свободы.
 
Математика и смерть - никогда не ошибаются.
 
Расскажи что-нибудь детям — все до конца. А они все-таки непременно спросят: «А дальше, а зачем?». Дети — единственно смелые философы. И смелые философы – непременно дети.
 
Мне пришла идея: ведь человек устроен так же дико, как эти вот нелепые «квартиры», человеческие головы непрозрачны, и только крошечные окна внутри — глаза.
 
Улыбка есть нормальное состояние нормального человека.
 
О, великая, божественно-ограничивающая мудрость стен, преград! Это может быть, величайшее из всех изобретений. Человек перестал быть диким животным только тогда, когда он построил первую стену.
 
Я спрашиваю: о чем люди – с самых пеленок – молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье – и потом приковал их к этому счастью на цепь.
 
Самое прекрасное в жизни - бред, и самый прекрасный бред - влюбленность.
 
Две чашки весов: на одной – грамм, на другой – тонна, на одной – «я», на другой – «Мы», Единое Государство. Не ясно ли: допускать, что у «я» могут быть какие то «права» по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну, – это совершенно одно и то же. Отсюда – распределение: тонне – права, грамму – обязанности; и естественный путь от ничтожества к величию: забыть, что ты – грамм и почувствовать себя миллионной долей тонны…
 
Отчего же ты думаешь, что глупость – это нехорошо? Если бы человеческую глупостьхолили и воспитывали веками так же, как ум, может быть из нее получилось бы нечто необычайно драгоценное.
 
Cмех – самое страшное оружие: смехом можно убить все – даже убийство.
 
Знание, абсолютно уверенное в том, что оно безошибочно,- это вера.
 
Блаженство и зависть - это числитель и знаменатель дроби, именуемой счастьем.
 
А счастье... Что же? Ведь желания – мучительны, не так ли? И ясно: счастье – когда нет уже никаких желаний, нет ни одного... Какая ошибка, какой нелепый предрассудок, что мы до сих пор перед счастьем – ставили знак плюс, перед абсолютным счастьем – конечно, минус – божественный минус.
 
Плохо ваше дело! По видимому, у вас образовалась душа.
 Душа? Это странное, древнее, давно забытое слово. Мы говорили иногда «душа в душу», «равнодушно», «душегуб», но душа – –
 – Это… очень опасно, – пролепетал я.
Секундная скорость языка должна быть всегда немного меньше секундной скорости мысли, а уже никак не наоборот.
 
Вспомните: синий холм, крест, толпа. Одни - вверху, обрызганные кровью, прибивают тело к кресту; другие - внизу, обрызганные слезами, смотрят. Не кажется ли вам, что роль тех, верхних, - самая трудная, самая важная. Да не будь их, разве была бы поставлена вся эта величественная трагедия? Они были освистаны темной толпой: но ведь за это автор трагедии - Бог -- должен еще щедрее вознаградить их. А сам христианский, милосерднейший Бог, медленно сжигающий на адском огне всех непокорных - разве Он не палач? И разве сожженных христианами на кострах меньше, чем сожженных христиан? А все-таки - поймите это, все-таки этого Бога веками славили как Бога любви. Абсурд! Нет, наоборот: написанный кровью патент на неискоренимое благоразумие человека.
 
Но это не ваша вина – вы больны. Имя этой болезни:фантазия.
 Это – червь, который выгрызает черные морщины на лбу. Это – лихорадка, которая гонит вас бежать все дальше – хотя бы это "дальше'' начиналось там, где кончается счастье.
 
Я спрашиваю: о чём люди — с самых пелёнок — молились, мечтали, мучились? О том, чтобы кто-нибудь раз навсегда сказал им, что такое счастье — и потом приковал их к этому счастью на цепь.
 
Русскому человеку нужны были, должно быть, особенно крепкие ребра и особенно толстая кожа, чтобы не быть раздавленным тяжестью того небывалого груза, который история бросила на его плечи
 
После того как у человека отвалился хвост, он, вероятно, тоже не сразу научился сгонять мух без помощи хвоста. Он первое время, несомненно, тосковал без хвоста. Но теперь — можете вы себе вообразить, что у вас хвост?
 
Почему танец красив? Ответ: потому что это н_е_с_в_о б_о_д_н_о_е движение, потому что весь глубокий смысл танца именно в абсолютной, эстетической подчиненности, идеальной несвободе. И если верно, что наши предки отдавались танцу в самые вдохновенные моменты своей жизни (религиозные мистерии, военные парады), то это значит только одно: инстинкт несвободы издревле органически присущ человеку, и мы, в теперешней нашей жизни — только сознательно…
 
Был май, было время, когда всё поёт: буржуи, кузнечики, пионеры, небо, сирень, члены исполкома, стрекозы, телеграфные провода, домохозяйки, земля.
 
Вы думаете, что весна – это розовое, голубое и соловьи? Сентиментальный предрассудок! На снежной поляне два вчера ещё пасшихся рядом оленя вдруг кидаются один на другого из-за оленьей девушки – это весна. Вчера ещё смирные, как олени, люди сегодня становятся героями и окрашивают снег своей кровью – это весна. Цвет весны не голубой, не розовый, а красный – опасности, страсти, лихорадки, сражения.
 
Агроном кормил мужиков сыром. Мужики говорили:
— Барин — хороший, а только — мылом угошал. Мы фунта 2 этого самого мыла приели, гаведно, а никак нельзя, [помещика] обидеть не хотели, барин больно хороший.(из записой книжки Замятина)
 
Маленькие рассказы Е.Замятина:
 
Херувимы
Всякому известно, какие они, херувимы: головка да крылышки, вот и все существо ихнее. Так и во всех церквах написаны.
И приснился бабушке сон: херувимы у ней в комнате летают. Крыльями полощут по-ласточьи, под самым потолком трепыхаются. Вот теперь – пониже, вот шторку задели, об лампу стукнулись, опять к потолку. Прочитала им бабушка херувимскую и всякую молитву про херувимов вспомнила – прочитала, а они все летают.
Уж так стало жалко бабушке херувимов – терпенья нет. И говорит – какому поближе:
– Да ты бы, батюшка, присел бы, отдохнул. Уморился, поди, летать-то.
А херувим сверху ей, жа-алостно:
– И рад бы, бабушка, посидеть, да нечем!
И верно: головка да крылышки – все существо ихнее. Такая уж судьба херувимская: сесть нельзя.
В нелепом сне над старой бабкой Россией трепыхаются херувимы. Уж умотались крылышки, глянут вниз: посидеть бы. А внизу страшно: штыки – и взираются херувимы вверх со всего маху.
– Упразднить законы – вопче.
Уж под самым потолком трепыхаются, уж некуда дальше, а надо: такая их должность херувимская – трепыхай дальше:
– Рубить головы гильотиной.
– Ой, батюшка херувим, отдохнул бы, присел …
– Я рад бы, бабка, да никак нельзя …
И не нынче-завтра встрепыхнет херувим дальше:
– Пытать на дыбе. Сечь кнутом. Рвать ноздри.
Жалко херувимов, такая их судьба несчастная: в нелепом сне трепыхаться без отдыху, потолок головой прошибать, покуда не отмотают себе крылышки, не загремят вниз торчмя головой.
А внизу – штыки.
 
Арапы.  
   На острове на Буяне - речка. На этом берегу - наши, краснокожие, а на том - ихние живут, арапы.
   Нынче утром арапа ихнего в речке поймали. Ну так хорош, так хорош: весь - филейный. Супу наварили, отбивных нажарили - да с лучком, с горчицей, с малосольным нежинским... Напитались: послал Господь!
   И только было вздремнуть легли - воп, визг: нашего уволокли арапы треклятые. Туда-сюда, а уж они его освежевали и на углях шашлык стряпают.
   Наши им - через речку:
   - Ах, людоеды! Ах, арапы вы этакие! Вы это что ж это, а?
   - А что? -- говорят.
   - Да на вас что -- креста, что ли, нету? Нашего, краснокожего, лопаете. И не совестно?
   - А вы из нашего - отбивных не наделали? Энто чьи кости-то лежат?
   - Ну что за безмозглые! Да-к ведь мы вашего арапа ели, а вы - нашего, краснокожего. Нешто это возможно? Вот, дай-ка, вас черти-то на том свете поджарят!
   А ихние, арапы, - глазищи белые вылупили, ухмыляются да знай себе - уписывают. Ну до чего бесстыжий народ: одно слово - арапы. И уродятся же на свет этакие!
 
Огненное А .
   Которые мальчики очень умные - тем книжки дарят. Мальчик Вовочка был очень умный - и подарили ему книжку: про марсиан.
   Лег Вовочка спать - куда там спать: ушки - горят, щечки - горят. Марсиане-то ведь, оказывается, давным-давно знаки подают нам на землю, а мы-то! Всякой ерундой занимаемся: историей Иловайского. Нет, так больше нельзя.
   На сеновале - Вовочка и трое второклассников, самых верных. Иловайского - в угол. Четыре головы -- над бумажкой: чертят карандашом, шу-шу, шу-шу, ушки горят, щечки горят...
   За ужином большие читали газету: про хлеб, забастовки -- и спорят, и спорят - обо всякой ерунде.
   - Ты, Вовка, чего ухмыляешься?
   - Да уж больно вы чудные: марсиане нам знаки подают, а вы - про всякую ерунду.
   - А ну тебя с марсианами... - про свое опять. Глупые большие!
   Заснули наконец. Вовочка - как мышь: сапоги, брюки, куртку. Зуб на зуб не попадает, в окошко прыг! -- и на пустой монастырский выгон за лесным складом купца Заголяшкина.
   Четверо второклассников, самых верных, натаскали дров купца Заголяшкина. Сложили из дров букву А -- и заполыхало на выгоне огненное А для марсиан, колоссальное огненное А: в пять сажен длиной.
   - Трубу!.. Трубу наводи скорее!
   Навел мальчик Вовочка подзорную трубу, трясется труба.
   - Сейчас... кажется... Нет еще... Сейчас-сейчас...
   Но на Марсе -- по-прежнему. Марсиане занимались своим делом и не видели огненного А мальчика Вовочки. Ну, стало быть, завтра увидят.
   Уж завтра - обязательно.
   - Ты чего нынче, Вовочка, чисто именинник?
   - Такой нынче день. Особенный.
   А какой -- не сказал: все одно, не поймут глупые большие, что именно нынче начнется новая, междупланетная, эпоха истории Иловайского: уж нынче марсиане - обязательно...
   И вот - великая ночь. Красно-огненное А, четыре багровых тени великих второклассников. И уж наведена и дрожит труба...
   Но заголяшкинский сторож Семен - в эту ночь не был пьян. И только за трубу - Семен сзади:
   - Ах-х вы, канальи! Дрова-а переводить зря? Держи-держи-держи! Стой-стой!
   Трое самых верных - через забор. Мальчика Вовочку заголяшкинский сторож изловил и, заголивши, высек.
   А с утра великих второклассников глупые большие засадили за историю Иловайского: до экзамена один день.
 
Биография
Отец — православный священник, мать — пианистка.
С 1893 по 1896 год Замятин посещал Лебедянскую гимназию, а потом учился в Воронежской гимназии, которую в 1902 году окончил с золотой медалью. В этом же году Евгений Иванович записался из упрямства на кораблестроительный факультет Санкт-Петербургского политехнического института (Замятин вспоминал: «В гимназии я получал пятерки с плюсами за сочинения и не всегда легко ладил с математикой. Должно быть, именно поэтому (из упрямства) я выбрал самое что ни на есть математическое: кораблестроительный факультет Петербургского Политехникума».). 4 года спустя Замятин становится социал-демократом (большевиком) и принимает участие в жизни революционной студенческой молодежи. Там он встречает свою будущую жену — Людмилу Николаевну Усову (1883—1965). Летом 1905 года при возвращении из поездки в Египет через Одессу был свидетелем восстания на броненосце «Князь Потёмкин-Таврический». В 1906 Замятина арестовывают и высылают назад в Лебедянь. В этом же году он нелегально возвращается в Петербург и заканчивает институт. В 1908 году Замятин выходит из партии и пишет свой первый рассказ — «Один». Два года спустя начинающий автор преподает на кораблестроительном факультете, работает инженером и одновременно заканчивает рассказ «Девушка». В 1911 году Замятина высылают за нелегальное проживание из Петербурга. Евгений Иванович принужден жить в Лахте, где он пишет свою первую повесть «Уездное». Это произведение привлекает внимание знатоков литературы и других писателей, в том числе Горького. «На куличках» — следующая повесть Замятина — также получает хорошие оценки критиков.
Во время I Мировой войны Замятин выступал с антивоенных интернационалистических позиций, в 1914 году был привлечен к суду и сослан в Кемь. В марте 1916, отбыв ссылку, Евгений Замятин был командирован в Англию для участия в строительстве российских ледоколов на верфях Ньюкасла, Глазго и Сандерленда; побывал в Лондоне. Он был одним из главных проектировщиков ледокола «Святой Александр Невский», получившего после Октябрьской революции имя «Ленин». В сентябре 1917 года Замятин вернулся в Россию. Вернувшись, Евгений Иванович организовывает группу молодых писателей «Серапионовы братья» членами которой были Михаил Зощенко, Константин Федин, Всеволод Иванов, Вениамин Каверин, Николай Тихонов и др. После революции печатается вышеупомянутая повесть «На куличках», которая раньше была запрещена.
Во время Гражданской войны в России, оставаясь убежденным социалистом, Замятин критиковал политику большевистского правительства. В частности, в марте 1919 года он вместе со многими известными деятелями искусства (А. А. Блок, А. М. Ремизов, Р. В. Иванов-Разумник, К. С. Петров-Водкин) был арестован во время спровоцированных левыми эсерами рабочих волнений на заводах Петрограда.
Вопрос о его высылке дважды обсуждался на Политбюро.
После критической волны, последовавшей за публикацией в 1929 году в эмигрантской печати в сокращенном виде романа «Мы», которая привела к его выходу из «Союза писателей» СССР и фактическому запрету публиковаться, он пишет письмо И. В. Сталину с просьбой разрешить ему выезд за границу, и получает положительный ответ. В этом романе инженер Д-503 описывает свою жизнь в городе-государстве под властью «Благодетеля». В начале Д-503, один из многих нумеров (так называют людей), с восторгом описывает организацию — основанную на математике — жизни общества. Он и не задумывается о том, что можно по другому жить: без «Зелёной Стены», квартир со стеклянными стенами, «Государственной Газеты», «Бюро Хранителей» и всемогущего «Благодетеля». Но после встречи с I-330 он входит в группу революционеров, стремящихся к продолжению революции и уничтожению существующего в городе строя.
На русском языке «Мы» вышел в 1952 в Нью-Йорке в Издательстве им. Чехова, в России впервые вышел лишь в 1988 году.
Он живёт с 1931г. в Париже и продолжает работать над рассказами и киносценариями, в частности в соавторстве с Жеком Компенейцем пишет сценарий для фильма Жана Ренуара «На дне». В 1934 году, уже будучи эмигрантом, что беспрецедентно, был вновь принят в Союз писателей СССР (по собственной просьбе, с одобрения Сталина), а в 1935 году участвовал в антифашистском Конгрессе писателей в защиту культуры как член советской делегации. Замятин скучает по родине до своей смерти.
Писатель скончался 10 марта 1937 года в Париже. Похоронен на Парижском кладбище в Тие .
Прикрепления: Картинка 1
Категория: "Наши умные мысли" | Просмотров: 993 | Добавил: Мария | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]