Главная » 2012 Октябрь 23 » 13 октября родился Алексе́й Тимофе́евич Пра́солов
11:47 13 октября родился Алексе́й Тимофе́евич Пра́солов |
13 октября родился Алексе́й Тимофе́евич Пра́солов (13 октября, 1930 — 2 февраля, 1972) — замечательный советский поэт. Творчество Прасолова, относится критиками (наряду с Николаем
Рубцовым, Анатолием
Передреевым и рядом других поэтов) к «тихим лирикам». Не утешайся логикою гибкой.
Эпоха жарко дышит у дверей, Как роженица – с трудною улыбкой,– Насмешкой над обидою твоей.    О поэте вначале расскажут его стихи: На барже камень, сваленный холмом, И от всего, что плыло мне навстречу, Не исходило человечьей речи. Вода ночная в ужасе бросалась, А после долго посреди реки Сама с собой с разбегу целовалась. Иными стали зрение и слух. Давно уж на реке и над рекою Всё улеглось. А что-то нет покоя. В рассветах повторенья нет. И кажется, в ночи решалось, Какою быть она должна — И переливчатая алость, И тучи дымная усталость, И голубая глубина. Теней обрывки на плечах. Как будто из вчерашней жизни, Неискушенный, я встаю. Огни, уйдите! Солнце, брызни! Живущий — в тело, в сердце, в мысли Вбираю огненность твою. Ты выжигаешь всякий раз, Чтоб сокровенное открылось Перед землею и тобой, И жизнь опять щедра на милость, Восполнив дней необратимость Неугасимой новизной. ** Чем-то душу наполнит, Молодая упругость рябиновой кисти О тебе мне напомнит. Но всегда мне казалось, Что сродни ему зрелость неполного раннего плода И стыдливая завязь. И порой, что ни делай, Для него в этом мире как будто два цвета - Только чёрный и белый. С ними горше и легче. Ты поймёшь это всё, когда рук обессиленных кисти Мне уронишь на плечи. За горой, вдалеке, на краю Солнце сплющилось, как от удара О вечернюю землю мою. Будто солнцу возврата уж нет, Надо мной безымянная птица Ловит крыльями тающий свет. Там, где гнёзда от давних копыт. Сердца птичьего в тонкой дремоте День, пропетый насквозь, не томит. Та двойная знакомая страсть, Что отчаянно кинет в зенит нас И вернёт - чтоб к травинкам припасть. Я принял жизнь. Я был доверчив. И сердце не умел беречь От хваткой боли человечьей. Мне опыт мой не будет в тягость: Когда от боли берегусь, Я каждый раз теряю радость. Всё здесь было помечено горестным знаком разлуки. И казалось - овеяны вечностью эти морщины лица, И казалось - так древни скрещённые тёмные руки. Так огонь по шнуру подбирается к каменной глыбе. И зачем я пришёл? И зачем я стою на виду? Лучше мимо случайным прохожим пройти бы... Мирозданье сжато берегами, И в него, темна и тяжела, Погружаясь чуткими ногами, Лошадь одинокая вошла.
Перед нею двигались светила, Колыхалось озеро без дна, И над картой неба наклонила Многодумно голову она.
Что ей, старой, виделось, казалось? Не было покоя средь светил: То луны, то звёздочки касаясь, Огонёк зелёный там скользил. Небеса разламывало рёвом, И ждала – когда же перерыв, В напряженье кратком и суровом, Как антенны, уши навострив. И не мог я видеть равнодушно Дрожь спины и вытертых боков, На которых вынесла послушно Тяжесть человеческих веков. ** Вокзал с огнями неминуем. Прощальный час – над головой. Дай трижды накрест поцелуем Схватить последний шёпот твой. И, запрокинутая резко, Увидишь падающий мост И на фарфоровых подвесках – Летящий провод среди звёзд. А чтоб минута стала легче, Когда тебе уже невмочь, Я, наклоняясь, приму на плечи Всю перекошенную ночь. ** Прощальный час — над головой. Дай трижды накрест поцелуем Схватить последний шепот твой. Увидишь падающий мост И на фарфоровых подвесках — Летящий провод среди звезд. Когда тебе уже невмочь, Я, наклонясь, приму на плечи Всю перекошенную ночь. О лето, в мареве проселка Какая сила ходит тут! Как настороженно и колко Колосья в грудь меня клюют. Затерян колосом и я, И сердце полнится наливом — Целебным соком бытия. Кому — зола, кому — песок. Хранит размывчивость и горечь Незамутненный терпкий сок. Войди неяркою на миг — И ты поймешь в разгуле шума Шершавый шорох слов моих. Поднялась из тягостного дыма, Выкруглилась в небе — И глядит. Как пространство Стало ощутимо! Как сквозное что-то холодит! Ни затворы, Ни тепло зазывного огня Не спасут... И я ищу опоры В бездне, Окружающей меня. Пронзительным простором Ночь встает, Глазаста и нага. И не спит живое — То, в котором Звери чуют брата и врага. И осень бесконечно длится, И дымом отдает асфальт, И эти сорванные листья В дорожном вихре нарасхват. Во рву, на ветровом стекле, — И, словно жизни продолженье, Их маета по всей земле. Ненарушимую, одну Деревья бережно ветвями Пронизывают тишину. Как емкий купол, Чтобы смог Ты в странной четкости расслышать И шум, и гул, и чей-то вздох. Родился 13 октября 1930 года в селе Ивановка-2 Кантемировского района Воронежской области. С семи до семнадцати лет прожил в недалёкой от Россоши слободе Морозовка. Из «Автобиографии» Национальность – украинец. «Родители мои крестьяне-середняки; в 1930 году они вступили в колхоз. Отец мой, Тимофей Григорьевич Прасолов, в 1931 году был призван в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Домой он не вернулся и остался на сверхсрочной службе. Мать Вера Ивановна вышла замуж за односельчанина Сергея Ивановича Гринёва. В годы войны отец погиб, отчим пропал без вести. В семнадцать лет поступил учиться в Россошанское педагогическое училище, которое окончил в 1951 г. После окончания полтора года учительствовал в сельских школах. Работал корректором в воронежской газете «Молодой коммунар». Дальше — районные будни, газетная подёнщина, переезды из редакции в редакцию, поездки по райцентрам Чернозёмного края. Первое напечатанное стихотворение «Великий свет» — в россошанской районной газете «Заря коммуны» 7 ноября 1949 г. В 1964 г. в августовском номере «Нового мира», возглавляемого А. Т. Твардовским, была опубликована большая подборка прасоловских стихотворений. При жизни поэта вышло 4 сборника стихов. А теперь о встрече А. Т. Прасолова с А. Т. Твардовским (с его слов). Редактор "Коммуны” дал мне телефоны и денег на поездку в Москву. Приехал я. Рано утром звоню. Твардовский сразу откликнулся. Говорю, я такой-то, из Воронежа. — Стихи? — Да. — А сколько вы сегодня выпили? — Один стакан. — Больше не пейте. В 11 приезжайте в редакцию "Нового мира”. — Хорошо. Ну, я подъехал чуть раньше. Поднялся. Секретарша спрашивает: — Вы Прасолов? — Он самый. — Александр Трифонович вас ждут. Заходите. Ну, представляешь, открываю я большую дверь и со своим баульчиком с бессмертными творениями по ковру двигаюсь к нему. Он встал, подал руку. Указал на кресло перед столом: — Присаживайтесь. Плюхнулся я в это кресло. Он курит. Спрашиваю: — А мне закурить можно? — Курите. Стихи у вас отпечатаны? — Да. — Давайте сюда. Вывалил я ему из баульчика все на стол, а сам опять — в кресло, перед которым пепельница вторая есть. Он стал читать, а мне говорит: — Вы пока о себе расскажите. — Да что рассказывать? Только что из тюрьмы вышел. — А за что сидели? — У редактора пальто спер. Он глянул на свой плащ, висевший тут же, в кабинете, ничего не сказал, стал читать мои стихи внимательней. Но читает быстро. Прочитанные листы кладет в две стопы, налево — направо. Попутно все вопросы задает. — А на что тебе сдалось то пальто? — Да это, знаете, ну как бы хворь у меня такая: по пьянке норовлю надеть чужое, а свое бросить. Утром не знаю, чье пальто. С тем редактором в районе жили на "ножах”. Он с вечера шум поднял, милиция — ко мне. Ну и упрятали на полтора года. Наконец дочитал он рукопись. Одну стопу (большую) подвинул мне: — Заберите. А это будем печатать. Я чуть из кресла не вывалился. Представляешь, сразу — "будем печатать”! Я думал, сейчас разбор построчный делать станет... Встал он, говорит:— Жена есть? — Есть. — И дети? — Один ребенок. — Деньги нужны? — А кому они не нужны? — Но ты же их пропьешь? — Конечно. — Ну, вот что. Давай адрес жены. Я назвал, он записал. Нажал кнопку, появилась секретарша. Назвал он мою фамилию и что-то на пальцах показал. Она кивнула, ушла. Он говорит: — Сейчас тебе денег дадут. В конверте. Распишешься и езжай домой. Ну, я смахнул свои стихи в баульчик, стою. — Спасибо, Александр Трифонович. Я назвал, он записал. — Ну, — говорит, — будь здоров. Пожал руку, и я пошел. А у двери остановился. Повернулся к нему лицом. Он говорит: — Чего тебе еще? — Выпить бы с вами, Александр Трифонович. — Я только что из этого состояния вышел. — А когда войдете? Он улыбнулся. — В какой гостинице остановился? Я назвал. — Наверно, самый дешевый номер? — Конечно. — Ну, вот что. Возьми номер обязательно с телефоном. Деньги тебя ждут. Купишь водки. Вина не надо. В 17 я подъеду. Жди у входа. И я удалился. В гостинице сразу зашел в кабинет директора. Говорю: — Я из Воронежа, поэт Прасолов. Тот этак сонно мне: — Ну и что? — Мне нужен "люкс” и чтобы с телефоном. — А где я тебе его возьму? Все занято. — Ко мне Твардовский приедет. И тут с него сонливость слетела. "Люкс” нашел, ему же я отдал деньги на водку и закуску. Он стал просить познакомить его с Твардовским и позволить посидеть с нами. Я сдуру согласился на это, но когда Твардовский приехал и я представил ему директора, тот так посмотрел на меня, что я понял: третий нам будет лишним. С подписанной Твардовским книгой директор в номер и заходить не стал. Ну а с Александром Трифоновичем "за жисть” мы проговорили до утра. И вот что удивительно: ровно через час он звонил домой и сообщал Марии Илларионовне, где он и с кем "кушает водочку”. А моя подборка в "Новом мире” вышла с подзаголовком "Десять стихотворений”, как и обещал Твардовский. Исследователи выделяют два этапа в творчестве А. Прасолова: ранняя лирика (1949-1961) и зрелая поэзия (1962-1972). Творчество А. Прасолова, отнесённого с советское время критиками (наряду с Н. Рубцовым, А. Жигулиным, С. Куняевым, С. Дрофенко и нек. др.) к "тихим лирикам", по сути было продолжением поэтических традиций Е. Боратынского, М. Лермонтова, Ф. Тютчева, А. Кольцова, И. Никитина, А. Блока, Н. Заболоцкого, А. Твардовского. Большинство окружавших Алексея не видели, к сожалению, его сути. Чаще судачили о его выпивках. В 1967 году он мне писал: "Воронежское отделение (Союз писателей РСФСР. — Михаил ШЕВЧЕНКО.) — это какая-то глухота и немота... Извини, что беспокою. Меньше превратных выводов о моей "болезни". Дело далеко не так, как кажется со стороны. Вот всё. Работаю над новым..." Покончил с собой в Воронеже 2 февраля 1972 г. Похоронен на Юго-Западном кладбище Воронежа. — В тот день Алеша приходил ко мне. Грустным был. А я была веселой, старая дура. Как подмывало, со смехом распатякивала ему, где нашелся кошелек пропавший. Беду почуяла, когда он сказал: "Я проститься пришел, Анастасия Ивановна”. — "Как проститься, ты уезжаешь?”. — "Да, уезжаю”. — "Надолго, Алеша?”. — "Надолго, Анастасия Ивановна”. Вдруг встал, обнял меня и три раза поцеловал. И ушел. Надолго ушел. Насовсем... — Работали мы с Алешкой в райгазете (видимо, Россошанский район. — В. Б.). Пришел ему откуда-то солидный гонорар. Естественно, мы его "обмыли”. И тут Алешка исчез. Посылали гонца на квартиру. Хозяйка говорит: постояльца нет уже неделю, где — не знаю, а вещи на месте. Сижу я в редакции где-то в обеденное время один, заходит пожилая женщина с ботинком в руке и почти полушепотом сообщает: — Там, в поле, в стогу соломы шпион скрывается. Я шла мимо, вот его ботинок подняла, а самого не видала. Я глянул — ботинок с ребристой подошвой, Алешкин. — Спасибо, — говорю, — мамаша, сейчас разберемся. Вбросил тот ботинок в люльку, завел мотоцикл и еду в поле. И вижу: навстречу мне бегут доярки, ведра на руках блестят на солнце. Останавливаюсь: — Здравствуйте, бабоньки! — Здравствуйте. — А что это вы бежали по дороге? — За нами человек гнался. — Догнал? — Догнал. — А что же он стал с вами делать? — Он стал стихи читать. — Ну и как, хорошие стихи? — Та стихи, может быть, и хорошие, но человек-то голый. Подъезжаю к его "жилищу” в стогу: — Что ты тут делаешь, Алексей? — Тебе этого не понять. Я вхожу в природу. И выдал он мне около двадцати отличных стихотворений. В общем-то такие его исчезновения всегда заканчивались новыми вещами. Редактор там был у нас "понимающий” и на странности Прасолова смотрел спокойно. Даже порой сразу при его появлении потом в редакции заводил в свой кабинет и говорил: — Ну, давай, читай, читай!.. |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |