Главная » 2015 » Март » 13 » 13 марта 2015. Рассказ «Дело Вальяно», из книги С.Званцева «Были давние и недавние»
07:32
13 марта 2015. Рассказ «Дело Вальяно», из книги С.Званцева «Были давние и недавние»
13 марта
Запомнился замечательно-колоритный рассказ  «Дело Вальяно»,  
из книги  «Были давние и недавние»  
 
советского писателя Сергея Званцева:       
Дело Вальяно
Похождения таганрогского миллионера-контрабанди­ста Вальяно попали в поле зрения молодого Чехова. В его раннем рассказе «Тайна ста сорока четырех катастроф, или русский Рокамболь» есть упоминание о нашумевшем в русской и заграничной прессе деле Вальяно. Вот какая история легла в основу этого чеховского рассказа.
В восьмидесятых годах прошлого столетия Таганрог бойко торговал с заморскими странами. Вывозилась главным образом пшеница, ввозились вина, шелка, кофе в зернах, прованское масло.
В долгий период навигации таможенным чиновни­кам некогда было вздохнуть: то и дело приходилось спешно плыть в баркасе на рейд, за двадцать верст от берега, на глубокую воду, где только что бросил якорь заграничный пароход, и проверять, считать, мерить и взвешивать драгоценный груз, начислять пошлины и сборы...
Частенько чиновники, услышав призывный гудок па­рохода, встречали в порту скромного молодого человека с черными усиками и изящной курчавившейся бородкой.
Молодой человек угодливо раскланивался, снимая за не­сколько шагов соломенную шляпу-панаму, и любезно откликался на любую речь: французскую, итальянскую, греческую, турецкую. Это был Вальяно, портовый мак­лер, рыскающий с утра до вечера по накаленным от лет­него жара плитам набережной в поисках покупателя, то­вара и продавца — все равно! —лишь бы заработать «комиссию».
Потом, как-то вдруг, неожиданно и загадочно, Валья­но превратился из суетливого комиссионера в солидного «купца. В его адрес стали приходить морем небольшие партии духов из Франции, маслин и прованского масла из Греции («барабанского», как его здесь называли). Вальяно потолстел и стал медлителен в речи и в по­ходке.
А еще немного позже получилось так, что имя Валья­но стало значиться чаще других в морских коносаментах. Поставщики слали ему грузы уже целыми пароходами и баржами.
Вальяно сказочно быстро богател, по никто очень дол­го не мог понять, каков источник его богатств.
А когда это стало ясным, Вальяно был так богат, что уже не боялся разоблачений.
И до Вальяно были крупные контрабандисты. Они ввозили шелка и пряности в двойных чемоданах, в буты­лях с фальшивым дном, даже в головных уборах.
Но Вальяно был контрабандистом особого рода: он ввозил запрещенные товары целыми пароходами вовсе не для того, чтобы их продать, обойдя запрет, а для того, чтобы потопить на самом законном основании.
Существовало таможенное правило: после того как чиновники проверят груз и исчислят пошлину, грузовла­делец был вправе или, оплатив пошлину, забрать с паро­хода товар, или же, отказавшись от оплаты, потопить весь груз на рейде. Акт о потоплении груза подшивался к делу, и пароход, погудев на прощание, уходил в обрат­ный рейс.
Каждый раз, когда хлопотливые таможенные чинов­ники, проверив груз, адресованный Вальяно, объявляли ему сумму пошлин и сборов, Вальяно неизменно заявлял об отказе выкупать груз.
— Топить? — деловито спрашивал ко всему готовый капитан.
— Топите,— равнодушно отвечал Вальяно.
Тотчас заполнялся «бланк отказа грузовладельца от принятия груза». А ночью производилось потопление. Ночью, а не днем: в благоразумно составленной инструк­ции топить в море ценные грузы рекомендовалось «затем­но, дабы местные рыбаки не покусились на потопляемые товары».
Надо ли пояснять, что в действительности никакого «потопления» не было и что, сэкономив на каждом паро­ходе тридцать— сорок тысяч рублей пошлины, Вальяно уделял две-три тысячи загребущим таможенным, а груз извлекал не со дна Азовского моря, но получал сполна с борта парохода!
У Вальяно была зафрахтована целая флотилия ту­рецких фелюг — плоскодонных вместительных лодок, не­заменимых на этот случай. По ночам бесшумно скользи­ли они по морской глади с рейда, а потом — по мелко­водью в тихую заводь, где глубоко сидящему судну не пройти, как раз к тому месту у берега, откуда начинался подкоп — туннель, ведущий в гулкие подвалы особняка Вальяно на Приморской улице.
Товар в подвалах не залеживался: оборотистый него­циант сбывал его с прибылью оптом местным крупным бакалейщикам Кулакову, Лысикову, Кумаии... От каждо­го «потопления» Вальяно опускал в карман полсотни ты­сяч рублей. Далеко ли было от нищеты до двенадцати­миллионного капитала, скопленного им к моменту разра­зившейся катастрофы?
В Таганрог прибыл новый прокурор окружного суда, снедаемый жаждой быстрой, головокружительной карье­ры. Очень скоро прокурор узнал все подробности о самом богатом таганрогском купце и о том, как он разбогател. Для этого прокурору вовсе не требовались особые талан­ты: любой мальчишка в городе отлично знал всю исто­рию ночных потоплений и с закрытыми глазами мог ука­зать место на берегу, где начинается подкоп в дом Валья­но. Летом, отправляясь на рыбную ловлю, загорелые полуголые сорванцы звонко перекликались:
— Ванька, сыпь до вальяновского подкопа!
Не заботился об особой конспирации и сам Вальяно: кто из купленного и перекупленного местного начальства подымет на него руку? Руку, которая столько раз протя­гивалась к его руке за «барашком в бумажке»?
А тут явился прокурор, неподкупный, как статуя Командора. Неподкупность его, как вскоре убедился Вальяно, была самого зловредного свойства. Не из беско­рыстия и равнодушия к благам земным решительно от­клонил прокурор разговор о «займе на ремонт дома», за­теянный посланцем Вальяно, его адъютантом и телохра­нителем Жорой Скарамангой, а из расчетливой надежды «громким процессом» быстро добиться служебного пре­успевания.
— Не берет? —задумчиво спросил Вальяно у сму­щенного Жоры.
— Не берет, капитане,—вздохнул Жора.
Вальяно выругался по-курдски и с силой дернул свою черную курчавую бородку.
Дело «о контрабандном привозе на турецких фелюгах заграничных товаров купцом Вальяно» двигалось с не­обычайной для тех времен быстротой. Страстное честолю­бие прокурора опрокидывало все препятствия. Уже заго­ворили столичные газеты о «таганрогской панаме», уже были допрошены с десяток матросов и рыбаков, перево­зивших контрабанду, уже пришлось припертому к стене очными ставками Вальяно признать всю фелюжную эпо­пею, уже наложен был впредь до суда арест на товары, текущие счета и даже на самый особняк Вальяно. Насту­пил день суда... Приехал и остановился в лучшем номере гостиницы выписанный Вальяно из Петербурга извест­ный адвокат Пассовер.
В судейских кругах города удивлялись выбору Валья­но. Пассовер? Почему, собственно, Пассовер? Среди столичных уголовных защитников гремели Андреевский, Спасович, начинал свой блистательный взлет Плевако. Да, конечно, присяжный поверенный Пассовер пользо­вался широкой известностью, но как специалист по гражданским искам, а вовсе не как уголовный за­щитник! Почему же именно Пассовер приглашен уча­ствовать в этом уголовном деле по обвинению в контра­банде?!
Однако Вальяно отлично знал, что делал. По той статье «Уложения о наказаниях», по которой он должен был предстать перед судом присяжных, ему угрожало три месяца тюрьмы — велико ли дело! Но одновременно с признанием его виновным в контрабанде с него автома­тически взыскивались бы двенадцать миллионов рублей штрафа за контрабанду: точный расчет был уже состав­лен неумолимым прокурором. Двенадцать миллионов — как раз все вальяновское состояние! Тут должен был по­мочь великий казуист и крючкотвор Пассовер, или никто и ничто уже не поможет... кроме прямого подкупа при­сяжных, конечно.
Накануне слушания дела Жора с ног сбился, выведы­вая засекреченный список присяжных заседателей на завтра. Присяжных должно было быть двенадцать, но приятели и маклеры перестарались, и, по добытым све­дениям, получился фантастический список в сто фами­лий. Однако тончайший нюх, свойственный Жоре, напра­вил его по двум-трем правильным адресам, где разговор состоялся с глазу на глаз, не без пользы для обеих сто­рон. К вечеру Вальяно выслушал доклад «адъютанта» и чуть воспрянул духом. Но только чуть: два-три присяж­ных, а судьбу его будут решать двенадцать!
У большого здания окружного суда с раннего погоже­го сентябрьского утра собралась толпа. В восемь часов прискакал конный отряд полиции и, наезжая храпящими мордами взмыленных лошадей на толпу, оттеснил любо­пытствующих от главного входа, с Петровской улицы. Ровно в девять в здание суда вошел высокий, сухопарый прокурор с бритым невыразительным лицом. Подъехал в собственном экипаже председатель, пешочком пришли члены суда, за ними потянулись присяжные заседатели — местные купцы и мещане, бородатые, каменнолицые. Не здороваясь со знакомыми, в сознании своего особого по­ложения, как бы отделяющего или даже отрешающего их от всего остального человечества невидимой преградой, они протискивались в узкую дверь. Потом, провожаемые завистливыми взглядами, чинно, не толпясь, стали захо­дить счастливые обладатели входных билетов, розданных вчера канцелярией председателя. Последним вошел су­хонький, хилый старичок в цилиндре — петербургская знаменитость, присяжный поверенный Пассовер. В пра­вой руке у его была тросточка с серебряной рукояткой в виде женской головки с распущенными волосами, а в ле­вой он держал огромный, не по росту, портфель. Его про­вожал почтительный шепот толпы.
Обвиняемый важно сидел на монументальной скамье подсудимых, рассчитанной, судя по ее размерам, на мно­голюдную шайку преступников. Напротив на специаль­ных скамьях с видом жрецов восседали присяжные, чис­лом двенадцать: три известных и девять не известных еще вчера и сегодня — увы, слишком поздно! — ставших из­вестными подсудимому.
По правую и левую сторону судейского стола выси­лись пюпитры прокурора и защитника. Усатый судебный пристав в белых перчатках строго посматривал на при­тихший зал, заполненный до отказа.
Пока длился допрос свидетелей, суетливость прояв­лял один лишь прокурор. Он спрашивал и переспраши­вал, с аффектацией просил председателя занести в протокол полученные ответы, бросал на защитника побе­доносные взгляды. И в самом деле, свидетели-рыбаки, напуганные непривычной обстановкой и строгим предсе­дателем, в один голос признавали, что Вальяно много раз нанимал их перевозить контрабанду на турецких фелю­гах.
— Да, на фелюгах,— подтверждал, вздыхая, и сам Вальяно.
Что касается Пассовера, то, к удивлению всех при­сутствующих, ожидавших, что приезжая знаменитость станет сбивать и путать свидетелей, он упорно молчал. С равнодушным видом откинувшись на спинку стула, адвокат скучающе посматривал по сторонам; моментами казалось, что он вот-вот заснет. На вопросы председате­ля: «Не имеете ли, господин защитник, спросить сви­детеля?»— он, вежливо приподнимаясь, неизменно от­вечал:
— Нет, не имею.
Раз или два в публике перехватили при этом недо­умевающие взгляды председателя, которыми он обмени­вался с членами суда. Однако дело шло своим чередом, судебная машина катилась по рельсам без толчков и остановок.
Вот уже начал обвинительную речь прокурор.
— Господа судьи, господа присяжные заседатели,— заметно волнуясь, сказал он,— доказано ли, что подсуди­мый Вальяно систематически перевозил на турецких фелюгах ценную контрабанду? Да, доказано!
В дальнейшем прокурор  исчерпывающе обосновал этот решающий тезис обвинения. Надо было отдать ему справедливость — его трехчасовая речь выглядела как хорошо построенная теорема: а) груз прибывал в адрес Вальяно; б) не оплаченный сборами груз перегружался на фелюги; в) груз на фелюгах подвозился к подкопу в дом Вальяно. Значит, Вальяно — контрабандист. Теоре­ма доказана, садитесь, подсудимый, на три месяца в тюрьму и выкладывайте на стол двенадцать миллионов рублей. Присяжные внимательно и с явным сочувствием слушали обвинителя. А трое подкупленных являли вид неподкупности.
— Слово предоставляется защитнику подсудимого Вальяно, господину присяжному поверенному Пассоверу!
Председатель с опаской покосился на «этого выжив­шего из ума старичка»: может быть, он и па этот раз смолчит?!
Но нет! Пассовер поднялся, едва видимый за высоким пюпитром. Фалдочки фрака смешно свисали с его черес­чур низкой талии.
У «старичка» неожиданно оказался звучный, хорошо, как у певца, поставленный голос, сразу заставляющий слушателей насторожиться. Впрочем, по сравнению с прокурором защитник был необычайно краток. Говорил он минут пять-шесть, не больше:
— Вальяно ввозил товары, не оплаченные сборами, на турецких фелюгах? Да, господин прокурор это бли­стательно доказал, и я, защитник, опровергать эти дей­ствия подсудимого не собираюсь. Но составляют ли эти действия преступление контрабанды, вот в чем вопрос, господа судьи и господа присяжные!
Тут Пассовер сделал чисто сценическую паузу «тор­можения», и все, затаив дыхание, замерли. Прокурор за­метно побледнел. Пассовер поднял глаза к потолку и, точно читая на пыльной лепке ему одному видимые письмена, процитировал наизусть разъяснение судебного департамента сената с исчерпывающим перечислением всех видов морской контрабанды: лодки, баркасы, плоты, шлюпки, яхты, спасательные катера.
Упоминались в качестве средств для перевозки контрабанды даже спасательные пояса и обломки ко­раблекрушения, даже пустые бочки из-под рома, но о ту­рецких плоскодонных фелюгах не упоминалось!
— Между тем, господа судьи и господа присяжные,— с вежливым вздохом по адресу обомлевшего прокурора сказал затем Пассовер,— вам хорошо известно, что разъ­яснения правительствующего сената носят исчерпываю­щий, да, именно исчерпывающий характер и распростра­нительному толкованию не подлежат. А поэтому... Он чуть-чуть повысил голос.
— ...поскольку подсудимый Вальяно перевозил свои грузы, на чем особенно настаивал господин прокурор, именно на турецких фелюгах, а не в бочках из-под рома, например, в его действиях нет, с точки зрения разъясне­ния сената, признаков преступления морской контрабан­ды, и он подлежит оправданию.
Перед тем как сесть, Пассовер в наступившей мертвой тишине добавил совсем смиренно:
— А если бы вы, господа,— чего я не могу допу­стить,— его не оправдали, ваш приговор все равно будет отменен сенатом, как незаконный и впавший в противо­речие с сенатским разъяснением.
— Вам угодно реплику? — спросил прокурора оше­ломленный председатель («Он чертовски прав, как я мог забыть это разъяснение?!»).
Бледное лицо прокурора залилось краской. Он вско­чил и почти закричал дрожащим голосом:
— Вальяно — контрабандист! Если бы он им не был, он бы не мог заплатить своему защитнику миллион руб­лей за защиту!
В зале ахнули. Миллион рублей? Неслыханная циф­ра! Пятьдесят тысяч за уголовную защиту считались огромным, рекордным гонораром. Но миллион... Никто никогда и не слыхивал о подобном куше. Миллион руб­лей! Эта цифра оглушила, загипнотизировала весь зал. Председатель суда, уже готовивший в уме «краткое на­путственное резюме» присяжным о неизбежности и даже, так сказать, неотвратимости оправдания, вдруг заколе­бался. Его малоподвижное воображение было захвачено волнующим словом «миллион». «Интересно, если золо­том, сколько это будет пудов? Ах, каналья!..»
— Теперь адвокату — крышка,— свистящим шепотом сказал соседу сидевший в первом ряду отставной генерал с багровым лицом.
Но видавший виды адвокат держался бодро. Он еще не признал себя побежденным, он уже снова у пюпитра. Позвольте, но что он говорит?
— ...Тут прокурор заявил, что я получил за свою за­щиту миллион рублей,— раздался звонкий, молодой го­лос адвоката.— По этому поводу я должен сказать...
И — снова пауза. Черт возьми, можно ли так играть на нервах!
— ...я должен сказать, что это — сущая правда. Я дей­ствительно получил за свою защиту миллион рублей.
В зале пронесся вздох. Многим показалось — они по­том клялись в этом друг другу,— что маленький, сухонь­кий старичок, стоявший у пюпитра защиты, вдруг стал расти, расти, и седая голова его с жидкой бороденкой уже упиралась в потолок. И не голос, а звериный рык по­трясал своды судебного зала:
— Да, я получил миллион. Значит, так дорого ценят­ся мои слова! А теперь посчитаем, сколько же стоят слова прокурора.
Тут Пассовер заговорил ласковой скороговоркой, как добрый учитель, задающий нарочито легкую задачу, и все вновь увидели, что у пюпитра и в самом деле лишь небольшого роста пожилой человек, кажется очень доб­родушный,— и вздохнули свободнее.
— В год прокурор получает три тысячи шестьсот руб­лей,— высчитывал вслух «добродушный» адвокат,— в месяц — триста, стало быть, в день, в том числе и сегод­няшний день,— рублей десять. Произносил прокурор свою речь сегодня три часа, сказал за свои десять рублей сорок пять тысяч слов — сколько же стоит слово проку­рора?
Пассовер вытянулся и крикнул:
— Грош цена слову прокурора!
От оглушительного хохота, казалось, сейчас обрушит­ся потолок. На скамьях люди корчились от смеха, все бо­лее усиливающегося из-за комичных попыток прокурора: он яростно жестикулировал, открывал и закрывал рот — видимо, произносил горячую речь, но ни одного слова в общем шуме не было слышно. Казалось, прокурор без­звучно пародировал мимикой и жестами какого-то не­удачливого оратора. Председатель, давясь от смеха, тщетно звонил в колокольчик. Пассовер сидел с безучаст­ным видом, поглядывая па часы. Какой-то даме стало дурно, судебный пристав выводил ее из зала, держа за талию растопыренной пятерней в белой перчатке.
Когда порядок был наконец восстановлен, прокурор, сбиваясь, с трясущимися губами, потребовал занесения в протокол «циничной выходки» адвоката. Однако предсе­датель решил, что если уж сам Пассовер признал полу­чение миллиона, цифры гомерической, то, значит, все враки.
— Не вижу никакого цинизма, господин прокурор, в приведенной справке о получаемом вами окладе содер­жания. Прошу быть осторожнее в выражениях!
— Но...— нервничая, запротестовал прокурор.
— И прошу не вступать со мной в пререкания! — при­крикнул на него председатель и подумал со злорадством: «Профукали вы дело, молодой человек. Выше разъясне­ния сената не прыгайте! Да, не прыгайте-с».
...Через час из зала суда Вальяно уходил оправдан­ным.
— На фелюге выплыл,— едко сказал молодой чело­век в форме преподавателя гимназии.
* * *
После блистательного взлета Вальяно конец его ка­жется особенно печальным.
Отбив попытку посадить его в тюрьму и лишить мил­лионов, нажитых контрабандой, Вальяно вдруг охладел к ввозу в Таганрог лионских шелков и коньяка марки «Мартель». Не охватило ли контрабандиста раскаяние?
С этим моментом совпало удивительное увлечение миллионера заграничными папиросами, тем более удиви­тельное, что заграничные табачные изделия оплачива­лись очень высокими пошлинами и что Вальяно эти по­шлины безропотно уплачивал. Импортеру французские папиросы обходились вдвое дороже русских, а русские, как всем было известно, с полным основанием считались лучшими в мире. Какой же смысл было выписывать из Парижа штабеля ящиков с коробками парижских папи­рос?
Слов нет, таких толстых и длинных мундштуков не встречалось в изделиях российских табачных фабрикан­тов, по разве толщина папиросы и есть ее качество?
А купец первой гильдии Вальяно, раздобревший и растолстевший, продолжал получать в трюмах загранич­ных пароходов красивые ящики с маркой парижской табачной фирмы и по-прежнему безропотно оплачи­вал пошлину, делавшую явно невозможной всякую на­живу.
К тому же никто не видел даже и попытки Вальяно сбыть дорогой товар. Он не продал ни одной папиросы из полученных сотен тысяч! И — о странность! — пустые ящики из-под папирос то и дело вывозились из портового склада Вальяно на лесопильный завод братьев Еракари. А куда девался груз?
— Он отсылает папиросы в подарок царю,— предпо­лагали одни. Другие глубокомысленно намекали, что Вальяно придерживает папиросы, так как ему-де извест­но, что скоро будет война с турками. Вот когда он нач­нет продавать по двойной цене свои папиросы!
И вдруг все объяснилось самым неожиданным обра­зом.
Однажды стивидор (грузчик) Петька Гусак, прозван­ный так за длинную шею, напился сверх обычной своей нормы, которая была значительно выше среднедушевой нормы в стране, и с ним случился при выгрузке с паро­хода заграничных папирос неслыханный для стивидо­ра позор: он уронил ящик. Из расколовшегося ящика вывалились изящно упакованные картонные коробки. На мостовую густо посыпались белые папиросы, точно снег.
— Тю! — закричали стивидоры, выразившие этим исконно таганрогским выкриком насмешку над опросто­волосившимся коллегой.— Тю на тебя!
И без того расстроенный Петька в бешенстве топтал тяжелыми, как крейсер, сапогами проклятые папиросы, которых —он знал — ему никогда не забудут насмешли­вые и острые на язык стивидоры. И все увидели, что из поврежденных мундштуков вылезли сторублевки!   .
Уже через час всем в Таганроге стало известно, что бывший контрабандист Вальяно долгое время получал и сбывал фальшивые «катеринки». Началось было против Вальяно новое дело, но движения оно не получило. Ока­залось, что никто из стивидоров видом не видывал рас­коловшегося ящика с папиросами. Такое запамятоваиие случайно совпало с переходом Петьки и некоторых его товарищей по ремеслу в новые собственные домики на окраине города. А бывший недруг Вальяно, бескорыст­ный прокурор, тоже по случайному совпадению, тогда же приступил к возведению двухэтажного особняка на глав­ной улице.
Больше Вальяно папирос из-за границы не получал и вскоре умер, отравившись осетриной. Его капитал к это­му дню составлял шестьдесят миллионов рублей. Таганрожцы гадали: кто же унаследует огромное богатство Вальяно?
Тут-то и оказалось, что в дни его туманной юности им был брошен в Греции сын Коста, ныне торговец губками и кораллами в Афинах. Все это стало известным со слов таганрогского греческого вице-консула Диамантиди, к которому, оказывается, неоднократно, но тщетно обра­щался Коста с просьбой добиться от отца субсидии. Этот же Диамантиди и телеграфировал Коста о смерти Вальяно.
Молодой наследник миллионов купил в долг прилич­ный костюм и зафрахтовал в кредит пароход, показав в обоих случаях телеграмму вице-консула. Коста прибыл в Таганрог на зафрахтованном судне, стареньком грузовом пароходике, и первый день посвятил оформлению своих наследственных прав. Затем он обратился к выполнению сыновнего долга.
Уже назавтра цинковый гроб с останками миллионера был погружен на пароход, и молодой, полный сил торго­вец губками, тщетно пытаясь изобразить скорбь на пышущем радостью лице, стал в театральную позу у гроба.
— Я похороню отца на земле предков! Это был луч­ший из отцов! — заявил на плохом французском языке Коста сотруднику «Таганрогского вестника», вечному студенту, подписывающему свои критические заметки псевдонимом «Зуб», а похвальные — «Кристалл». Бедняга явился на пароход в надежде заработать рубль за ин­тервью. Он не понимал по-французски, но понимающе
Кивал головой и говорил: «Вуй, вуй». Интервью явно не
получилось.
Вскоре хриплый гудок траурно прокричал три раза, пароход стал отваливать, держа курс к родным грече­ским берегам.
Как ни почтенна была задача, она оказалась невыпол­нимой. Когда пароход подошел к берегам Греции и команда стала выносить по сходням цинковый гроб, мест­ные усатые греки неожиданно подняли бунт и заставили матросов завернуть обратно.
— Миллион драхм, или везите эту падаль назад! — кричали разъяренные греки.—Живым этот дьявол не по­жертвовал нам ни одной драхмы. Пусть раскошелится хоть мертвым!
Коста велел поставить гроб на прежнее место на па­лубе. Ночью тихо и незаметно он попытался снести контрабандой гроб с мертвым контрабандистом, но ока­залось, что на берегу засели неумолимые пикеты.
Трижды Коста повторял попытки и днем и ночью, но толпа бездельников, которых всегда много в южных пор­тах, крепко блокировала пристань. От оборонительных действий люди явно собирались перейти к наступатель­ным. Кое-кто уже пытался перепрыгнуть с яликов на борт парохода. Положение становилось тревожным. Тог­да Коста, твердо решивший не тратить денег попусту, скомандовал развести пары, и вскоре пароход с печаль­ным грузом отчалил от стенки порта. Когда очерта­ния берегов стали смутными, Коста выругался на все че­тыре моря и собственноручно сбросил цинковый гроб в воду.
История Вальяно мне стала известна, во-первых, из устных таганрогских преданий, во-вторых, из подробного рассказа моего отца и, в-третьих, из воспоминаний Ко­ни— адвокат Пассовер предлагал ему защищать вместе с ним контрабандиста Вальяно.
«При этом,— писал Кони,— на мое заявление о том, что должность несменяемого судьи дает мне хоть и скромное, но верное ежегодное обеспечение в пять тысяч рублей, он сказал, что то же предложит и Вальяно.
— Но ведь это единовременно, а тут я обеспечен еже­годно,— сказал я, продолжая избегать указывать адво­кату на несимпатичные мне стороны адвокатуры как слу­жения частному интересу.
Пассопер сделал удивленные глаза, потом рассмеялся и сказал мне с расстановкой:
— В день подписании условия о принятии на себя защиты я уполномочен вручить вам чек на сто тысяч. Это и есть ваши пять тысяч ежегодно!». Об этом читал я также во французских газетах «Фигаро» и «Матэн» за 1904 и 1905 годы. Обе эти газеты выписывала и давала мне читать и переводить моя пре­подавательница французского языка мадам де Перль, о которой я подробно рассказываю в новелле «Номер «Правды».
О дальнейшей судьбе богатства Вальяно я не знаю.
+++

Полный текст книги Сергея Званцева ««Были давние и недавние» - ЗДЕСЬ


А это уже из найденного о Вальяно в Интернете, на таганрогских форумах.
«А вот какую интересную историю о Вальяно привел П.П.Филевский в очерке «На берегах Тамаринды»
«Главный экспортер и импортер таганрогского порта Марк Афанасьевич Вальяно, или по уличному Маривальяно, сделавшийся миллионером в сравнительно короткое время, "об этом обогащении ходили разные легенды. Говорили, что он был пират и контрабандист, что в географических глобусах из-за границы кредитки фальшивые получал, что в Крымскую войну умудрялся в Турцию полушубки отправлять. Говорили также, что он разбогател благодаря счастью, сметке в коммерции и своей исключительной скупости. Он был скуп, но в то же время никогда не предъявлял векселя ко взысканию, находя, что сам виноват, что связался с недобросовестным человеком. Если замечал коммерческую жилку, охотно поддерживал своим кредитом. О скупости его говорили много и между прочим следующее.
В три часа, т.е. после своего обеда, Маривальяно выходил гулять по тротуару возле своего дома.(Ныне на этом месте стоит здание Авиационного колледжа). Все коммерсанты, проходившие мимо, кланялись ему, ехавшие часто сходили с экипажа поздороваться с этим Крезом, хотя к почестям он был совершенно равнодушен и подобострастия не любил, но с проходившими охотно заговаривал. Так, однажды разговорившись с упомянутым гражданином по фамилии Лоскути и узнав, что тот на днях будет в Ростове.
- Послушай, сделай мне одолжение, передай моему приятелю Амира фунт чаю. Он живет ...
- Знаю, знаю, - перебил его Лоскути, - на Дмитриевской улице, серый дом.
- Ну вот, передай ему от меня чай, он очень любит этот чай, его нигде не найдешь, только у меня .
Лоскути был маклер по фрахтованию судов и по таможенным делам, вращаясь в этой среде, тоже был поклонник Маривальяновских миллионов.
На следующий день он явился за упомянутым чаем, Марк Вальяно уже гулял по тротуару. Развернул перед ним посылку, это был чай, но кaкой фирмы Лоскути не заметил.
- Пожалуйста, повидайся с ним лично и передай чай в собственные руки, он очень любит этот чай.
- Будьте покойны, Марк Афанасьевич, я знаю господина Амира - все исполню.
На самом деле это был не чай, а упакованные в чайную обложку кредитки на двадцать тысяч рублей. Из экономии он не хотел переводить деньги по почте, банковские переводы тогда не практиковались.
Спустя пять дней Лоскути проезжал мимо Маривальяно, гулявшего по тротуару, увидев его, он остановил извозчика и не сходя с дрожек сказал:
- Я Вашу просьбу, Марк Афанасьевич, хотя и исполнил, но не совсем точно. У меня на пароходе ваш чай украли, когда я заснул, но приехав в Ростов я бегал по всем магазинам и таки разыскал такой точно фирмы и отдал, как Вы просили в собственные руки Амиро.
- Затем Лоскути снял шляпу и сказал извозчику "Пошел дальше".
Марк Вальян смотрел вслед уехавшему. В это время подошел к нему проживавший по соседству торговец Тимошенко и сказал:
- Что Вы так пристально смотрите, по моему он пустой человек.
- Но вкус в чае понимает, - заметил Марк Афанасьевич и больше об этом ни слово.
 
**
Марк Афанасьевич Вальяно - Маринос Валлианос умер зимой 1896 года, на что в местной газете «Таганрогский вестник» 26 января был помещен краткий некролог.
Его брат Панагис Валлианос (1814, Керамьес, остров Кефалиния — 1902, Лондон) — греческий предприниматель и судовладелец, меценат, «отец современного греческого судоходства».

**
Сергей Званцев (настоящее имя Александр Исаакович Шамкович) — русский советский писатель, драматург, фельетонист.
Родился 2 ноября 1893 г. в Таганроге, в семье известного таганрогского врача, выпускника Новороссийского университета Исаака Яковлевича Шамковича (1860—1941) и акушера-гинеколога Софьи Николаевны Лихтерман (1863—1935).Отец писателя учился в одном классе таганрогской гимназии с А.П. Чеховым и сидел с ним за одной партой. Дважды был удостоен звания Героя Труда, в 1931 и 1936 годах. После учёбы в таганрогской гимназии А. Шамкович поступает на юридический факультет Харьковского императорского университета, который и оканчивает в 1916 году. Первый свой фельетон А.Шамкович публикует в ростовской газете «Приазовский край» в 1912 г. Более 30 лет С. Званцев сотрудничал с журналом «Крокодил». Его фельетоны печатались в «Литературной газете», журнале «Дон». Доброволец гражданской и Великой Отечественной войны. Званцев писал репризы для эстрады (некоторые из них исполнялись в театре Аркадия Райкина), пьесы. Миниатюры С. Званцева включались в старический журнал «Фитиль». Перу С. Званцева принадлежат многие рассказы о дореволюционном Таганроге. Сын Званцева — известный шахматист, международный гроссмейстер Леонид Шамкович, эмигрировавший в Израиль.
Умер С.Званцев в 1973 году в Ростове-на-Дону.
Прикрепления: Картинка 1 · Картинка 2
Категория: Заметки по поводу. Прочитанное и всплывшее в памяти | Просмотров: 1570 | Добавил: Мария | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]