Главная » 2014 Февраль 2 » 10 апреля родился Всеволод Александрович Рождественский
12:36 10 апреля родился Всеволод Александрович Рождественский |
10 апреля родился Всеволод Александрович Рождественский (29 марта (10 апреля) 1895, Царское Село, Санкт-Петербургская губерния, Российская Империя — 31 августа 1977, Ленинград, СССР) — русский поэт, в начале 1920-х гг. входивший в число «младших» акмеистов. В советский период Рождественский стал поэтом-конформистом, однако не стал пропагандистом. Для стихов Рождественского характерно классическое построение, они мастерски написаны, легко читаются, но не таят в себе большой философской глубины. Николай Гумилев говорил: «У Всеволода Рождественского есть тот беспредметный и напряженный лиризм, который владел нашими поэтами лет десять тому назад. … Есть магия в этом набегании строк одна на другую, набегании, не дающем задерживаться ни на одном образе и оставляющем не память о стихотворении, а лишь вкус его»   Из стихотворений Всеволода Рождественского: *** Она ни петь, ни плакать не умела, Она как птица легкая жила, И, словно птица, маленькое тело, Вздохнув, моим объятьям отдала. Но в горький час блаженного бессилья, Когда тела и души сплетены, Я чувствовал, как прорастают крылья И звездный холод льется вдоль спины. Уже дыша предчувствием разлуки, В певучем, колыхнувшемся саду, Я в милые беспомощные руки Всю жизнь мою, как яблоко, кладу. *** Корсар В коридоре сторож с самострелом. Я в цепях корсара узнаю. На полу своей темницы мелом Начертил он узкую ладью. Стал в нее, о грозовом просторе, О холодных звездных небесах Долго думал, и пустое море Застонало в четырех стенах. Ярче расцветающего перца Абордажа праздничная страсть, Первая граната в самом сердце У него разорвалась. Вскрикнул он и вытянулся. Тише Маятник в груди его стучит. Бьет закат, и пробегают мыши По диагонали серых плит. Все свершил он в мире небогатом, И идет душа его теперь Черным многопарусным фрегатом Через плотно запертую дверь. Между 1923 и 1926 *** Именины Давно переступают кони, Луна встает из-за полей, Но бесконечны на балконе И шумны проводы гостей. Со свечками и фонарями Весь дом выходит на крыльцо, И за стеклянными дверями Мелькнуло милое лицо. В холодный сумрак за колонной, Пока не увидал никто, Скользнешь ты девочкой влюбленной, Накинув второпях пальто. Порывистый, невольно грубый, На этих старых ступенях, Прохладные целую губы И звезды в ласковых глазах, И венчик полевой ромашки (К чему нарядные цветы?) К моей студенческой фуражке, Смеясь, прикалываешь ты. 1914 *** Баллада будней Шестой этаж. Окно под крышей. Сквозь кисею молочный свет. Там, где горошек в узкой нише Ползёт по жёрдочкам всё выше, Снимает комнату поэт. Внизу – булавочные люди, Коты, булыжники двора, Бренчанье вилок по посуде, Возня ребят в песочной груде, Шарманка с самого утра. Всё так обычно, так знакомо: Заката розовый миткаль Глядит с обрушенного дома В окно, где дочка управдома Терзает старенький рояль. Стучит сапожник по колодке, Стругает плотник, пьёт актёр, Девица щурит взгляд короткий, – И вот старик в косоворотке Проходит медленно во двор. Склоняя профиль безобразный К костлявой скрипке у плеча, Он вдруг взмахнул рукою грязной, И «Травиата» неотвязно Заныла, зла и горяча. Свежеет день. Бормочут клёны. Столяр застыл у верстака. Сквозь мир, как окна запылённый, Проходят «Яблочко», «Будённый» И «Волга – русская река». Старик за песней водит руку, Поёт обман, зубную боль, Разрыв, свидание, разлуку, Людскую бестолочь и скуку, Перегоревший алкоголь. И вдруг, разбив аккорд, как чашку, Спускает скрипку, весь дрожа, Пока в измятую фуражку Пятак, завёрнутый в бумажку, Летит с шестого этажа. *** Дон-Кихот «Добрый Санчо, нет тебя на свете, Да и я давно уж только тень, Только книга с полки в кабинете, Вымысел ламанчских деревень. В кирпичах лежат мои палаты, Заросли кустами бузины, На чердак заброшен шлем помятый, Сломан меч и книги сожжены. Виноградников засохли корни, Герб мой — посмеяние вельмож, Россинант — добыча живодерни: Косточек — и тех не соберешь. Все же, Санчо, наши беды, муки Не прошли, не сгинули во тьме,— Ведь о нас мечтатель однорукий День и ночь писал в своей тюрьме. Знал он, что мы станем достояньем Всех, в ком живы честные сердца, Обошедшим целый мир преданьем, Сказкой, не имеющей конца. Нас уж нет. Но есть еще на свете Мельницы, разбойники и львы, Деспоты, расставившие сети, Бредни сарацинской головы. Есть леса насилья и обмана, Чащи ядовитого репья... Жаль, что я сражен был слишком рано И в бою не доломал копья! Все ж мы, Санчо, жили не напрасно, Совершали подвиги не зря. Над землей, сто тысяч лет несчастной, Свежая прорежется заря. Пусть гиены воют, злятся кобры,— Сгинет нечисть, новый день придет! Это говорит Алонзо Добрый, Спутник твой, безумец Дон-Кихот». 1965 *** Деревья В земном пути, меняющем кочевья, Жилища, встречи, лица и края, Беседу с вами я веду, деревья, Ни в чем не изменившие друзья. И как мне было с вами не сродниться, Приветившими Родину мою, Когда живые образы и лица Я в ваших очертаньях узнаю! Вот старый дуб - листва из звонкой меди, Могучий стан в извилинах коры - Он весь гудит, рокочет о победе, Как некогда на струнах гусляры. Вот сосны. Прямоствольны и упруги, Колючие - ветрам не разорвать, Стоят в своей чешуйчатой кольчуге, Спокойные, как Игорева рать. И елки, неподвижны и суровы, Роняя низко рукава ветвей, Ждут, пригорюнясь - матери и вдовы, Молчальницы в платочках до бровей. А рядом боязливая осина И вовсе простодушная ольха Глядят поверх кустов, как из-за тына, На тропку, что тениста и глуха. Но всех милей мне девушка-береза, Пришедшая из сказок и былин, Снегурочка, любимица мороза, Аленушка пригорков и равнин. Ей любы наши зори, сенокосы, Ромашки в росах, звонкие стрижи, Зеленые она качает косы Над волнами бегущей с ветром ржи. И с нею сам я становлюсь моложе, Позабывая беды и года. Она ведь чем-то на тебя похожа... Ну что ж! Мы были молоды тогда. *** Мне снилось... Сказать не умею, Что снилось мне в душной ночи. Я видел все ту же аллею, Где гнезда качают грачи. Я слышал, как темные липы Немолчный вели разговор, Мне чудились иволги всхлипы И тлеющий в поле костер. И дом свой я видел, где в окнах, Дрожа, оплывала свеча. Березы серебряный локон, Качаясь, касался плеча. С полей сквозь туманы седые К нам скошенным сеном несло, Созвездия - очи живые - В речное гляделись стекло. Подробно бы мог рассказать я, Какой ты в тот вечер была; Твое шелестевшее платье Луна ослепительно жгла. И мы не могли надышаться Прохладой в ночной тишине, И было тебе девятнадцать, Да столько же, верно, и мне. 1933 ** Под козырьком его фуражки Иронизируют очки, И вышитые васильки Бегут по вороту рубашки. Чуть улыбаясь встречным парам, Играя тросточкой резной, Он дышит Волгою, бульваром, Черемухою и весной, Глядит на блещущие крыши, На мокрый яблоневый цвет, Задумается у афиши,— И шепчут девушки: «Поэт!» *** Петух Фанфарой утра петушиный крик Ворвался в уши, тронул мне ресницы. А солнца пламенеющий язык Уже лизнул окно и половицы. То луч иль звук? Кто в душу мне проник? Окошко настежь! Как щебечут птицы! Сверкает сад. И даже клен-старик, Приятель мой, весь в искрах, золотится. Дождя ночного лужи у крыльца Морщинятся, задеты ветром чистым, Прохладою стекает сон с лица, А в воздухе, слепительно-лучистом, Второй и третий раз, дрожа, возник Фанфарой утра петушиный крик. *** Зашлепал дождь. Но осторожно, Как будто нехотя сперва, И разобрать в нем было можно Уже привычные слова: «Не бойтесь! Я по листьям сада Пройдусь неспешной чередой, Я, как Шопенова баллада, Еще отыскиваю строй. Еще не время влиться гордо В созвучий стройный перекат И водопадами аккорда Вдруг затопить осенний сад, Чтобы шумело и хлестало, Наотмашь било вширь и вкось, А небо глухо грохотало И в скачке бешеной неслось. Я лишь предвестник, я лишь проба Того, что катится за мной... И все-таки глядите в оба — Гроза идет не стороной. Еще кой-где и небо чисто, Но в фортепьянных голосах Намеки верхнего регистра Перекликаются в басах. И тут уж больше не слукавишь, Опережая близкий гром И в переборе легких клавиш Журча прозрачным ручейком. Вот только получу подмогу — И рухну, но уже всерьез, Завесив тусклую дорогу И космы гнущихся берез!» ** Всю ночь шуршало и шумело, Шептало, в темень уходя, Текло, срывалось, шелестело И что-то мне сказать хотело Под шум дождя, под шум дождя. И мнилось мне, что кто-то, строго Дням отшумевшим счет ведя, Стоит у темного порога Неотразимо, как тревога, Под шум дождя, под шум дождя. Рассвет туманно разгорался, И умоляя и стыдя, А я понять его старался, Я засыпал и просыпался Под шум дождя, под шум дождя. *** В зимнем парке 1 Через Красные ворота я пройду Чуть протоптанной тропинкою к пруду. Спят богини, охраняющие сад, В мерзлых досках заколоченные, спят. Сумрак плавает в деревьях. Снег идет. На пруду, за "Эрмитажем", поворот. Чутко слушая поскрипыванье лыж, Пахнет елкою и снегом эта тишь И плывет над отраженною звездой В темной проруби с качнувшейся водой. 1921 4 Сквозь падающий снег над будкой с инвалидом Согнул бессмертный лук чугунный Кифаред. О, Царское Село, великолепный бред, Который некогда был ведом аонидам! Рожденный в сих садах, я древних тайн не выдам. (Умолкнул голос муз, и Анненского нет...) Я только и могу, как строгий тот поэт, На звезды посмотреть и "всё простить обидам". Воспоминаньями и рифмами томим, Над круглым озером метется лунный дым, В лиловых сумерках уже сквозит аллея, И вьюга шепчет мне сквозь легкий лыжный свист, О чем задумался, отбросив Апулея, На бронзовой скамье кудрявый лицеист. 1921 *** Лесное озеро Есть глухие лесные озера, Где такая стоит тишина, Что до них добегает не скоро Предзакатного ветра волна. К ним спускается вечер со склонов, Лес, еще не окутанный сном, В тишину неподвижных затонов Опрокинут зеленым венцом. И не сможешь ты ввек наглядеться. На сплетенье зеленых стеблей, Где кувшинок холодное сердце Раскрывается, снега белей. Здесь, веслом раздвигая несмятый, Осторожно шуршащий камыш, Ты закат, отпылавший когда-то И забытый тобой, воскресишь. Здесь, под тихое лодки скольженье, Оставляющей розовый след, И свое ты найдешь отраженье За туманом растаявших лет. Тишиною весь мир наполняя, Сквозь лесной расходящийся дым Снова встанет луна молодая — Чаша, полная медом густым. И лучом беспощадного взора Проскользнет в те глубины души, Где такие же стынут озера И безмолвно стоят камыши... Все живет, все бессмертно, что было, И нельзя ничего потерять, Если счастье хоть раз отразила Предзакатного озера гладь! *** Ночлег Теплой солью с луговин пахнуло... Вот и юрта на моем пути. Напои коня, луна аула, И в траву росистую пусти! Твоего халата полыханье Я не мог объехать у огня. Не таись и не беги заране, Рукавом закрывшись, от меня. Вот и ночь — повернутая чашка. Пламя лижет темные бока. Сколько звезд! Как девичья рубашка, Растянулась млечная река. Две лепешки, поданных на блюде, Щедрой горстью брошенный творог... Завтра пусть заря меня разбудит Для далеких, для степных дорог! Дремлют псы — взлохмаченный репейник. В полумраке, мягком, как баран, На груди сверкнула нитка денег, Просквозил в летучей ткани стан. Я сухой чабрец перетираю, Я гляжусь в глаза твои, Ана, Словно я прильнул губами к краю Пиалы, где не находишь дна... Встанет утро, распахнет просторы, Горсть золы ты бросишь на огонь, А меня в синеющие горы Понесет упругой рысью конь. И, рукою бровь прикрыв, с порога Ты услышишь в легкой дымке дня, Как звенит полынная дорога, Словно бубен, от копыт коня. *** Из переводов Всеволода Рождественского Луи Буйе (1822–1869) Морской камешек Я поднял камешек, и круглый, и блестящий, Обитый наискось пурпурною каймой, Обточенный волной, что с пеною кипящей Из ларчика глубин ты мне швырнул, Прибой. Столетия его катал ты по раздолью, Столетия бросал сердито по камням, Быть может, лишь затем, чтобы с морскою солью, Как твой заветный дар, он лег к моим ногам. Склонясь, я взял его, обрызганного пеной, Дрожащею рукой, движением скупца, – Сокровищниц твоих подарок драгоценный, Залог твоей любви и дружбы до конца. Теперь, когда в тоске порою сердце тонет, Гляжу на камень я, что мне волною дан, И кажется в тот миг, что на моей ладони Грохочет, блещет весь огромный Океан. *** Биография Родился Всеволод Рождественский 29 марта (10 апреля) 1895 года в Царском Селе. Отец, Александр Васильевич Рождественский (1850—1913), преподавал Закон Божий (и неудивительно. Фамилия Рождественский, имеет семинарское происхождение, и часто давалась лицам духовного сословия. Ее мог получить священнослужитель церкви, названной в честь христианского праздника Рождества Христова), в Царскосельской гимназии с 1878 по 1907 год. Мать, Анна Александровна, не замыкалась на семейных заботах: преподавала в воскресной школе, открыла бесплатную читальню, заведовала студенческим общежитием. Она любила петь старинные народные песни, а также романсы А. Гурилева и А. Варламова. Вместе с Севой росли старшие дети – брат Платон Рождественский (1883–1911?) был учеником Николаевской гимназии, потом студентом Военно–Медицинской академии. Ольга Федотова (урожд. Рождественская, 1885–1978) училась в Царскосельской Мариинской женской гимназии. Была подругой сестры А.Ахматовой Инны. После революции работала в различных детских учреждениях воспитателем. Автор воспоминаний о Вс. Рождественском – «Мой брат» и А. Ахматовой – «Аня Горенко»). Семья Рождественских занимала служебную квартиру на первом этаже Николаевской гимназии, прямо под квартирой директора гимназии И. Ф. Анненского. В этой гимназии Всеволод начал учиться. В 1907 году семейство Рождественских покинуло Царское село, отец был переведен на службу в церковь в Петербурге. Город Царское село навсегда остался для поэта самым родным, впоследствии он считал его источником своих поэтических сил. Лето семья проводила в селе Ильинском Тихвинского уезда, где владела небольшим домом, находившемся на опушке дремучего новгородского леса. Неподалеку от него стояла избушка няни Елизаветы Калязиной, которая провела Севу с младенчества до студенческой скамьи, была искренне и бесхитростно привязана к семье Рождественских. Однажды няню нашли убитой в своей избушке. В Петербурге Всеволод учился в 7-ой, затем в 1-ой гимназии. Увлекался чтением и театром, начал писать стихи, вместе с преподавателем латыни В. Г. Янчевецким (в будущем писатель В. Ян, автор известных исторических романов о Чингиз–хане и Батые) участвовал в выпуске гимназического журнала «Ученик», где публиковались его первые стихи. В 1914 году Рождественский стал победителем гимназического конкурса со своим стихотворением, которое он посвятил «Медному Всаднику», и получил в подарок собрание произведений Пушкина. Одноклассники издали на собственные средства книгу его стихов, которая получила название «Гимназические годы». Всеволод Александрович вспоминал, что уже после окончания гимназии ему стоило «немало труда обрыскать всех букинистов города, чтобы уничтожить эту „постыдную", как я считал тогда, книгу шестиклассника, носившую явные следы увлечения Надсоном и Апухтиным». Закончив 1-ю петербургскую классическую гимназию, он поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. С третьего курса, в 1916 году Рождественский был призван в армию и на правах вольноопределяющегося отправлен в запасной электротехнический батальон. После Октябрьской революции, и развала армии, он переменил немало профессий, пробовал вернуться в университет, но он был почти пуст, лишь изредка малочисленные группы студентов проводили занятия в нетопленных аудиториях. Только в 1924 году Рождественский вновь вернулся в университет и через два года закончил учебу. В 1916 году, Всеволод познакомился, и до 1918 года в качестве репетитора, посещал дом Максима Горького. В 1920 г. он становится секретарем Петроградского Союза Поэтов, председателем которого был Александр Блок. В 1921 году М. Горький привлек Рождественского к работе в издательстве «Всемирная литература» в качестве поэта–переводчика французской, немецкой, отчасти английской поэзии. Жил Всеволод, в легендарной коммуне литераторов — «Доме искусств», куда вступил по рекомендации М. Горького. Во «Всемирной литературе» Рождественский сблизился со своим давнишним, царскосельским, знакомым Н. Гумилевым, и тот привлек поэта к участию во 2-м «Цехе поэтов». В те годы Рождественский в наибольшей степени разрабатывал «экзотическую» линию акмеизма, восходящую к Гумилёву: его стихи начала 1920-х гг. в изобилии населены путешественниками, пиратами, корсарами, санкюлотами и т. п. В 1921–1926 годы Всеволод Александрович очень много писал. Совмещая учебу с написанием лирических произведений, Рождественский очень скоро опубликовал три книги стихотворений: «Золотое Веретено», «Лето», «Большая Медведица». С 1927 года Рождественский часто бывал в Коктебеле, в доме Максимилиана Волошина, еще в начале XX в. ставшего пристанищем людей искусства и науки. В круг общения Всеволода Александровича входили большинство известных поэтов тех лет. С С. Есениным Рождественский познакомился еще в 1915 году. Он был среди тех, кто первыми вошел в номер гостиницы «Англетер», в котором покончил жизнь Есенин. В 1927 году Всеволод Александрович женился на Ирине Павловне (урожд. Суккей). Говорили, что хотя характеры супругов были несхожи по темпераметру, и в их отношениях был известный драматизм, однако они всю жизнь были неотделимы друг от друга. В 1930-е годы поэт много путешествовал по стране, участвовал в поездках писателей по республикам Средней Азии, впервые перевел на русский язык классика казахской поэзии Абая Кунанбаева, Мухтара Ауэзова и других. Когда наступила Великая Отечественная война, Рождественский пошел во фронтовые корреспонденты, все время сотрудничая с армейскими изданиями. Поэт принимал участие в боях, видел смерть на Волховском, Ленинградском, Карельском фронтах. Был награжден. Своими глазами Рождественский видел прорыв ленинградской блокады, как освобождали Новгород. В конце войны Всеволод Александрович смотрел на победные салюты прямо у стен Кремля. В военные годы Рождественский издал три сборника стихов, один из которых рабочие типографии набирали зимой 1943 года в холодном и голодном блокадном Ленинграде — это была книга «Голос Родины». В послевоенные годы Вс. Рождественский писал стихи, прозу, воспоминания, исследования о Пушкине, либретто к опере Ю. А. Шапорина «Декабристы», много занимался стихотворными переводами, был членом редколлегии журналов «Звезда» и «Нева». За свою бурную, долгую, и счастливую, как он сам говорил, жизнь Рождественский написал более десяти стихотворных книг. В самые последние годы, уже прикованный к «креслу на колесиках», он продолжал удивляться жизни и «писал стихи до последнего дня. Был награждён орденами Трудового Красного Знамени и Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги» Всеволод Рождественский умер 31 августа 1977 года в Ленинграде. Похоронен на Литераторских мостках Волковского кладбища. О своей богатой событиями жизни Всеволод Александрович поведал на страницах начатой на фронте автобиографической книги «Страницы жизни» (1963), где он рассказывает о встречах с представителями различных литературных кругов: соседом по комнате в «Доме искусств» Н. Тихоновым, М. Шагинян, Н. Гумилевым, А. Грином, О. Форш, К. Чуковским, М. Лозинским, Блоком, Горьким, А.Толстым, Есениным, Маяковским. О его творческом и жизненном пути написаны книги, опубликованы воспоминания о поэте его коллег по перу, родственников и друзей. Дочь поэта Наталья Всеволодовна вспоминала, что ее отец «не выносил важности, снобизма, современной деловитости, суетности. Неприемлемыми были для него понятия «устраиваться», «добывать», «доставать» чего-либо». Его жизненной позицией было изречение древних: «Говори, что думаешь, делай, что должен, и будь что будет!». Прикрепления: Картинка 1 · Картинка 2 |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |