Главная » 2012 » Июнь » 26 » Сегодня 25 июня родился Игорь Шкляревский
14:12 Сегодня 25 июня родился Игорь Шкляревский |
| Сегодня
25 июня родился Игорь Шкляревский (род. 25 июня 1938, Белыничи, Могилёвская область, Белорусская ССР), советский и российский поэт, переводчик.
В его стихах та поэзия, о которой он сказал: "Поэзия - как запах скошенного клевера. Вроде, совершенно бесполезная вещь, а обойтись без нее нельзя. Как без природы и солнца. Коров им не
накормишь, но без него - придешь к мычанию".
"Стихи – это светские молитвы. Для общения с ними не нужны ни залы, ни микрофоны. Нужна лишь душа, готовая воспринять чистоту слова". Он вообще мастер афоризма. Огурцы и гении растут в провинции - это тоже его выражение.    ** Грибная осень отошла, а у меня в глазах стоят боровики и мухоморы, нарядные, как мушкетёры, виконты, графы, кардиналы, я до утра читал Дюма, непозволительная роскошь для процветающих людей — не спать с улыбкою счастливой и слушать шорохи дождей, на ощупь выбирая сливы… ** Без телевизора, без телефона стали заметнее ива, ворона, лёгкая рябь на реке. Стали прозрачней синие окна, в брёвнах потрескивают волокна и навевают любимую грусть новости лета — рыжик и груздь! ** Когда ночной костер гудит, я знаю все, чего не знаю! Звезду, березу понимаю. Вот я собаку обнимаю. Так на меня она глядит, что вот сейчас - заговорит! А я завою и залаю... ** На закате в зеркале воды монастырь белеет и сады, и уклейки заплывают в кельи. Папиросу курит рыболов. Это — я! А под зелёной ивой — Млечный путь сверкающих мальков... ** Нас думать учат города. Но чувство времени живое Нам дарит звёздная вода И одиночество лесное. ** Проплыли травою груженные лодки. Светало. И осень в глухом околотке рыдала во все журавлиные глотки. Природу знобило! Мы выпили водки. Огромное небо звенело над нами, и хаты его подпирали дымами. О чем я? Видавшие виды мужчины и этот подросток, наивный, как дым, мы были опять перед ним беззащитны, мы были по-детски равны перед ним. Лежали и в яркую бездну глядели, а мертвые листья над нами летели! И мы понимали, что тысячи раз ты, небо, рожденное в каждом из нас, бессмертное, в каждом из нас умираешь, но вечную тайну от нас укрываешь, а все наши души тебе напоказ!
**
Майский вечер. Открытая книга. В старой лампе шуршит мотылек. Льется тихая музыка Грига, из вселенной сквозит холодок. Впереди — могилевское лето, полустанки, грибные дожди, окна, полные теплого света, все, что было, — еще впереди...
** Любила девочка меня. Звенели, шлепали, стучали в тумане слякотного дня, как яблоки, ее сандали. Любила девочка меня. Лицо, холодное от ветра, затопленная колея, осиновые километры. Гремела страшная гроза, все ослепляла и гремела, и были римские глаза у глиняного пионера. Давно уже не верю в чудо, давно ту девочку не жду и вдруг прислушиваюсь чутко — упало яблоко в саду... ** Долго в поле стою. Вспоминаю. Что ж я вспомнить никак не могу? Что я вспомнить хочу? Я не знаю! Хоть заплачь. И уйти не могу. Что-то давнее... Что-то такое не мое, но до боли родное. Близкий шорох далекого дня до меня... Или после меня... Вспоминаю, что было когда-то в тихом детстве отца или сына? Сладко мучаюсь памятью брата. Видно, в поле и память едина... ** А ночью он любил играть! И до костей его пронзало удачи сладостное жало, вдруг выпадало 35. Крутилось колесо рулетки, сгорали раковые клетки и возникал из бездны звук. Как от заоблачного звона закладывало уши вдруг… Молчи, ползучая мамона. Крутись, непостижимый круг! Когда я поклонился клёну Вас позабавил мой поклон, и объяснять мне неохота, что золотой осенний клён — изобретатель вертолёта! ** Инфляция. Распад державы. Поэты на обломках славы, толпы ревущей океан, свобода и пустой карман. А жизнь с изжогой и с одышкой, с культей, с неизданною книжкой, а жизнь, какая б ни была, до умиления мила... ** Донашиваю пиджаки, рубахи, живу в каком-то полудетском страхе, не умереть боюсь — боюсь не быть. Донашиваю жизнь свою земную, но мокрый клен и лужу золотую так не умеет молодость любить. Жалоба счастья Руки болять! Ноги болять! Клевер скосили. Жито поспело. Жито собрали. Сад убирать. Глянешь, а греча уже покраснела. Гречу убрали. Лён колотить. Лён посушили. Сено возить. Сено сметали. Бульбу копать. Бульбу вскопали. Хряка смолить. Клюкву мочить. ДрОвы пилить. Ульи снимать. Сад утеплять. Руки болять! Ноги болять! ** Открыто школьное окно, вдали синеет H2O, и беззаботная сорока опять зовет меня с урока.. ** Проезжая лунный полустанок, женщине со связками баранок жаловался на судьбу сосед, но остался только лунный свет. ** Я не знаю какое сегодня число, но с утра журавлей треугольная стая рыболовам курлычет, что лето прошло, перелески пустые листая… ** Д. С. Лихачеву. В стеклянном шкафу отражается даль, и белое облако вдруг наплывает на русский Толковый словарь... Сорока летит, и ее отраженье мелькает в стеклянном шкафу, скользя по Ключевскому, по Соловьеву, на Блока присела слегка, почистила клюв и с зеленой ограды планирует за переплет "Илиады”, а дальше уже — синева, облака... ** Вон рыболов с вечернего парома идет, не зная ни добра, ни зла. У рыболова в волосах солома и синие безлюдные глаза. Горят рекламы купли и продажи, гул новостей разносят провода, а рыболов закурит и расскажет, что на озерах зацвела вода. В 17 лет Сверкали звёзды в зеркале залива, но звёзды далеки, а люди — дураки! И на моём лице ласкала синяки прохладная свисающая ива… ** Люблю озёра без людей, где только стаи лебедей, слетаясь на свои собранья, тоской пронзают расстоянья. И над водой прохладно-синей, там, далеко, стоят нарядные осины. Ни для кого. Биография Родился в семье учителей. Учился в Могилёвском
педагогическом институте, работал в республиканской детской газете «Зорка»,
затем окончил (1965) Литературный институт им. А. М. Горького. Член Союза
писателей СССР с 1964.
Ещё во
время учёбы (1962) выпустил в Минске свой первый сборник стихов «Я иду!». Ранее
издание подготовленного к печати сборника было остановлено, набор рассыпан,
поскольку книга была объявлена «идейно порочной». В итоге сборник вышел с
купюрами.
Уже в
1964 году в Минске вышел второй сборник Шкляревского «Лодка», и, как предыдущая
книга, он получил хорошие отзывы. Талант поэта отметил Борис Слуцкий,
посвятивший выходу сборника статью «Лодка, плывущая далеко».
В
1980—1986 Шкляревский выполнил перевод «Слова о полку Игореве», высоко
оценённый крупнейшим специалистом по древнерусской литературе Дмитрием
Лихачёвым.
В 1986
тяжело переживал Чернобыльскую катастрофу, произошедшую в области, где он
родился. На полученную (1987) за очередную книгу Государственную премию
высаживал в Белоруссии леса. По сей день там можно увидеть таблички с надписью
«Лес поэта Игоря Шкляревского».
В
настоящее время является сопредседателем Союза российских писателей.
Шкляревский о себе и поэзии, в беседах с журналистами: Я прощаюсь с поэзией с первого своего стихотворения (записал Владимир Токмаков) "Шкляревский прекрасный поэт, но очень уж у него характер тяжелый, - сказала московская знакомая, когда я попросил познакомить меня с ним. - Так что - не удивляйся, - если реакция на какие-то твои вопросы у Игоря Ивановича будет неадекватная". Сразу же после полученных инструкций я позвонил известному поэту. После подробных расспросов откуда я и зачем, он предложил встретиться у него в квартире... часов в двенадцать. Ночи? - переспросил я. - Ну да, - ответил поэт. - Итак, странности уже начались, подумал я. "Не промахнись этажом, - сказала мне та же знакомая, - над Шкляревским Никита Михалков живет, а он ночным гостям не так радуется, как Игорь Иванович". Квартира у Шкляревского большая, недалеко от Тверской. Живет один, недавно развелся с очередной женой. Садимся за стол, заваленный книгами, рукописями, газетными и журнальными вырезками. Он беспрестанно курит, буквально несколькими затяжками приканчивая очередную сигарету. - Вы всегда встречаетесь с журналистами в полночь? - Днем обычно много суеты, срочных дел, беготни, вообще поэты - люди в большинстве своем ночные. - Судя по завалам на столе, вам приходится много общаться с молодыми авторами? - Достаточно, что-то присылают и приносят сами, что-то я привожу с фестивалей и литературных встреч. Сейчас я зарабатываю в основном составлением сборников и антологий, вот буквально на днях выйдет антология, которая так и называется "Провинциальная поэзия". Я убедился, что в провинции осталась еще чистота языка и чувства. Бывает, среди кипы рукописей одно стихотворение мелькнет - и такой свежестью ободрит, будто под дождем побывал. - Это правда, что вы отдали свою государственную премию за книгу "Слушаю небо и землю" на посадку леса в Белоруссии? - Было дело, правда, мне в тех местах побывать не удалось, но говорят, что деревья уже поднялись и табличка там есть: "Лес поэта Игоря Шкляревского". - Вы медленно пишете стихи, редко издаете книги? - У многих прекрасных поэтов, у Бунина, Есенина, Блока, например, встречаются плохие, проходные стихотворения. Но потом выбирается лучшее, и вся жизнь умещается в небольшую книжечку в пределах ста страниц. И это хорошо, если уровень в ней выдерживается на уровне высокой поэзии. Вон Кочетков вошел в историю одним стихотворением "Баллада о прокуренном вагоне", но зато какое это стихотворение! - В вашем последнем избранном есть раздел "Прощание с поэзией"... - Да, "Прощание с поэзией" скоро выйдет отдельной книгой. Я прощаюсь с поэзией, начиная с первого своего стихотворения. Сегодня это звучит резче и пронзительнее. По-моему, в России решили, что поэзия нам больше не нужна и можно обойтись без нее. Это выглядит дико в стране, где стихи были средством общения. Признание, типа "я не люблю стихи" или "я не понимаю стихи", это ведь все равно, что сказать: я не понимаю красоты, я не люблю родину. Тогда кто ты такой и что с тобой происходит? - Видимо, здесь виноваты не простые люди, а государство, его культурная политика? - Мы сейчас существуем на каких-то крохотных островках культуры, а вокруг нас - мутная вода и смутные времена. И вот ведь наше поколение шестидесятников все эти реформы когда-то начинало, а потом пришли люди деловые и практичные, и со всеми мечтами и надеждами было покончено. Идеалисты-мечтатели, поэты, философы, диссиденты, борцы за свободу совести теперь в большинстве своем прозябают на обочине жизни, всеми забытые и никому ненужные. А поэты вообще погибает первыми, как редкие виды бабочек или рыб в экологически неблагоприятной среде. Сейчас стихи никто не издает, поэзия оказалась даже не на обочине, а на свалке жизни. И вы думаете, кто-нибудь обижен на это? Ни в коем случае. Но если стихи нашим людям больше не нужны - я как поэт в этом не виноват. Если вам больше не нужна душа, красота, закат солнца, звездное небо над головой, то я в этом тоже не виноват. Что такое меценат сегодня? Это человек, понимающий, что запах скошенного клевера дороже самого сена. Это человек, который богаче своих денег, потому что его деньги служат добру и красоте. Вот они и войдут в историю. А в историю входят очень просто: открывают двери и входят. Как Третьяков, Мамонтов, Поляков. Они покупали не только заводы и мельницы, но и картину у художника, который написал заводь у мельничной плотины. - В чем, по-вашему, заключается главная тайна поэзии? - Наверное, в ее удивительной неприхотливости. Чтобы увидеть картину, нужно идти в музей или покупать альбом, чтобы послушать музыку - отправиться в концертный зал или обзавестись проигрывателем и пластинками. А поэзии не нужны ни галереи, ни концертные залы. Она сопутствует тебе везде, в любых условиях: на полевых дорогах, в тамбуре вагона, где-нибудь у костра, идешь по улице и повторяешь любимые строчки. И все время ты имеешь дело с подлинником. Ей даже книга не нужна, она выходит из нее, как из кокона, и живет потом сама по себе. В литературе мало светлых стихов, трагические писать легче. Пробный камень для талантливого поэта - написать светлые стихотворения. Стихи - это ведь светская молитва. Ты повторяешь про себя то, что помогает тебе в трудную минуту. Этим дышишь и пьешь как воду, каждый день. - Поэзия, по крайней мере русская, очень консервативна по форме. - В молодости я писал свободным гибким стихом. Может, и зря, что ушел от этого. Энергия, которую хотелось донести, потребовала сжатой формы, то есть русла более строгого, классического. Только во имя этой энергии я и отказался от свободной формы. Но потом, когда я переводил "Слово о полку Игореве", я вспомнил первые свои опыты и по-своему использовал их в работе. Это, кстати, один из немногих переводов, которые оценил Дмитрий Сергеевич Лихачев. - Иногда складывается впечатление, что ваша поэзия тяготеет к какой-то буддистской умиротворенности и созерцательности? - Я никогда не был буддистом, что Бог дал - то и есть. - Вы верующий человек? - Думаю, верующий, но я верю в Бога без посредников. Осознать себя смертным существом, которое навсегда исчезнет, и ничего от тебя не останется - это страшно. С этим человек не может смириться, а религия дает человеку утешение и надежду на жизнь после смерти. Мне смешны стихи о смерти, которые писал, например, такой прекрасный поэт, как Николай Заболоцкий. О том, что он после смерти станет бабочкой или одуванчиком. А я не хочу быть бабочкой или одуванчиком, или прекрасной, но безмозглой сиренью! Переход из одного качества в иное, в примитивную энергию, упрощение моего сознания, моих отношений с миром - меня это нисколько не утешает. Природа мудра, и мы ей не нужны. Это великое отчаяние мыслящего существа. Я не верю в бессмертие, которое может осуществиться в далеком будущем благодаря разработкам ученых. Но вот растянуть время в сознании - это возможно, я убеждался в этом не раз. Помните, как в детстве - день был огромным, лето бесконечным, а детство - вечным. Почему так? Потому что все клеточки мозга воспринимали мир вокруг тебя с такой упоительной подробностью, что каждая секунда времени была такой же реальной, как капля дождя, упавшая тебе за шиворот. Точно так же я чувствую время, когда живу на Севере, в Карелии. День там кажется огромным, а в Москве он пролетает мгновенно. Время - это какой-то великий обман, это карточный шулер, недобор, недобор, а потом сразу раз, перебор, и игра закончена. - Вы пишете очень простые, прозрачные стихи. Намеренно не используете тропы и метафоры? - Моя поэзия вся состоит из метафор, больше чем поэзия метафористов. Метафоризм - это "кричат телеги в полуночи, будто лебеди растревоженные" в "Слове о полку Игореве". Вообще истинная поэзия... Что такое символическая, акмеистическая, футуристическая поэзия? Бунин, Блок, Ахматова, Есенин - это просто гениальная поэзия, вот и все. Что-то там себе приписывать и сбиваться в стаи - это признак слабости. Поэт - суверенная величина, единственное число, явление неповторимое. Я бы посчитал себя несчастным, если бы принадлежал к какой-нибудь поэтической группе. Поэзия - то, что сделано из одного воздуха, она завораживает и все. - Как вы относитесь к сетевой литературе, к разговорам о том, что компьютер, Интернет заменят книгу? - Печатную книгу невозможно заменить, читать книгу с компьютера - это все равно, что целоваться через стекло.
Интервью с Игорем ШКЛЯРЕВСКИМ Журнал "Литературная Россия" №33. 17.08.2001 РОЖДЁННАЯ ИЗ БЕССЛОВЕСНОСТИ Просторная московская квартира, пол которой буквально устлан страничками (замятыми, с вклейками, исправлениями) рукописи будущей повести. На стенах множество дипломов и грамот — Лауреату Государственной, Пушкинской премий, "Болдинской осени", переводчику "Слова о полку Игореве"... Сотни книг распирают стеллажи и шкафы. Вот и его полка. По названиям можно проследить движения души: "Я иду", "Лодка", "Фортуна", Воля", "Ревность", "Похолоданье"...И вдруг на одной из стен — обычная рыболовная сеть! На другой — огромная рыба с грустными глазами и улыбающимся ртом, рядом — "рыболовные" картины и сувениры! "А это настоящее чудо, — рассказывает хозяин, заядлый рыболов-сёмужник, считающий, что лучшее место на земле он нашёл в архангельской речной глухомани, где на рыбаке с каждым витком катушки против часовой стрелки ему добавляются минуты жизни. — Когда я схватил это под водой и нащупал узел, то почувствовал, что мне ещё дана жизнь и счастье. Найти такое творенье природы не каждому дано!" — прикасается к удивительному небольшому корню, словно завязанному кем-то специально на красивый узелок. Действительно, чудо! На включённый диктофон реагирует сразу: "Владислав, знаете, когда мы включаем телевизор, то выключаем своё воображение. Так же, наверное, и с диктофоном. Вот, сейчас я буду говорить и услышу себя, как в зеркало посмотрюсь: диктофон — это зеркало звука!" (К слову сказать, интервью печатается по диктофонной записи. — В.И.) — Игорь Иванович, это принципиальное отношение к современной технике? Слышал, что вы не пользуетесь компьютером. — Да. Пишу только рукой. Я принадлежу к поколению читателей книг, а сегодня те же стихи люди читают с монитора. Стихотворение в компьютере — это поцелуй через стекло. Нельзя включить настольную лампу, упиться слогом и образом и уснуть лицом на книге. Чтение перестаёт быть ритуалом, наслаждением. Мы лишаемся "книжного воображения". — Это не закономерно ли? Сначала поэзию передавали из уст в уста, потом — книгами, теперь — компьютерами... — Наверное, я во всех отношениях консерватор. Стихи — это светские молитвы, возникающие без всякой причины. Для общения с ними не нужны ни залы, ни микрофоны, ни галереи. Нужна лишь душа, готовая воспринять чистоту слова. Интуиция меня никогда не подводила: чувствую, поэзия несовместима техникой! Компьютер — какое-то наше мёртвое отражение. Копилка никому не нужной информации. Вообще, когда мы говорим о поэзии, то неуместно ссылаться на информацию — это две вещи несовместимые. Вся "информация" храниться в самом изощренном компьютере — мозге. Все настоящие образы может родить лишь он, мозг, а оживляет их душа. Не могу себе представить "компьютерного Пушкина". Язык — это родина, компьютерный язык — это суррогат Родины! — Как вы оцениваете сегодня свою роль в литературе? Критика сказала о вас много лестного. — (задумывается надолго)... Ко всем нам рано или поздно приходит чувство бессмысленности существования, ничтожности своей роли, отвращения к публичной жизни. — Вы сейчас в таком состоянии? — Нет. Я всегда стараюсь преодолевать даже симптомы хандры. Работа, где я сам дирижирую, прекрасно помогает от неё избавиться. — Так считает столичный поэт, уже вошедший на страницы школьных учебников? — Долгое время проживая в Москве, я остаюсь всё же провинциалом. Может быть отсюда такая уверенность, что далеко не все поэты живут в Москве: За чашкой чая на диване Вдруг вижу озеро в тумане. Вот вижу: лодка-плоскодонка залита дождевой водой, и рыболов идёт домой, насквозь промокший и счастливый. На улице в толпе людей Стою и вижу: на воде круги расходятся... Лет 15 назад, когда жизнь пошла на вторую половину и дала об этом знать, я заметил, что мне присуще состояние "двойного зрения": я вижу собеседника или ситуацию и одновременно наблюдаю картины давно минувшего детства: огромный тополь возле дома, стол, на котором очки отца, его тетради. Это мои любимые видения, которыми я укрываюсь от мира, спасаюсь оврагами, колонками, берегом реки... Вижу сон провинциальный, тихий мальчик — это я, возле дома — плес зеркальный, бездна возле бытия. Утро. Улица пустая. Свежесть и тоска такая... Едет хлебная повозка на сыром песке шурша, мимо тихо пролетает хлеба тёплая душа... Уверен, свежесть и чистота языка — в провинциальной поэзии. Безупречны стихи Леонарда Тушинского из г. Суммы, Владимира Пучкова из г. Владимира. Вот, послушайте его: "Ходит ворон, Чёрный князь, По комкам замерзшей глины, Воду твердую клюёт, Ничего не понимает. А над ним зима поёт, Страшно, Как глухонемая..." Это поэт с большим будущим. Дай Бог, чтобы провинциальные поэты не спивались, выдерживали зависть и клевету бездарных завистников. Им очень тяжело. Кто их там понимает? Знаете, в провинции сильна не только поэзия. Дорогого стоят, например, работы критика из Пскова Валентина Курбатова. Он владеет словом так, что и многие поэты позавидовать могут. Это уникальное явление в нашей литературе, пока ещё мало кем оценённое. С начала 90-х годов я отбираю настоящие шедевры провинциальной поэзии, по два-три настоящих стихотворения 30-40 авторов и сделаю не просто сборник, а настоящую книгу, которая духовным блеском отразит состояние нашей культуры. "Провинциальная Поэзия" — так будет называться издание. В ней не будет урбанистического духа, но будет поэзия только что созревших авторов: им по 30-40 лет. — А разве бывает "возрастная поэзия"? — Нет, конечно. Но человек "природен", поэтому есть в жизни и приливы, и отливы. Хочется поймать провинциальных авторов именно на приливе. — Вы видите эти приливы? — Да. Причём не могу объяснить, как: чувство какое-то особое. Поэзия была и остаётся не только средством самовыражения, но и средством общения. Увы, это уходит, теряется. Но у России есть ещё потенциал возродить интерес к звучащему слову. Темными чудными вечерами в Можайске, Липецке, Ярославле стихи так же естественны, как они неестественны в Бредфорде, Франкфурте, Лейпциге. У них свои традиции, но не наши, не такие. Мы должны сохранить именно своё, родное, отечественное! И мне жаль, что это может исчезнуть вместе с шуршанием мотылька в настольной лампе. Но если и исчезнет, то потом станет настолько модным, чтобы возродиться! Подлинная литература переиздаётся и таким образом её общий тираж превышает в итоге всякие там мимолётные "бурварщинки" с дешевой позолотой. Недавно вновь перечитал Богомолова "В августе 44-го", блестящий роман, до сих пор недостаточно оцененный критикой, он сам ещё пробьётся, потому что написан талантливо, разве забыты Дюма, Твен? Литература живёт в веках, это её магия. Хороший роман читается один раз, а великий — перечитывается. Духовные ценности имеют и ещё одно магическое свойство: удалясь, они увеличиваются. Это и свойство поэзии. — Игорь Иванович, а кому нужна сегодня поэзия? — Нужна. Всем! Смотрите, как много издаётся литературы. Поэты, казалось бы, не в фаворе, а памятники им ставят, учатся у них. За что, за никчёмный труд? Без литературы, без поэзии Россия просто перестанет быть Россией! Сберечь поэзию — это всё равно что сберечь душу: и свою собственную, и душу нации. — Но почему же так редко стал "спасать душу" один из самых известных поэтов России Игорь Шкляревский? — Да, последний раз я публиковался в прошлом году. Но это не значит, что я не пишу. Напротив, очень много работаю, зная, что времени остается всё меньше и меньше. Заканчиваю книгу стихотворений "Прощание с поэзией", она должна выйти в ноябре в издательстве "Воскресенье". Другая моя работа — проза — "Золотая блесна: Книга радости и утешения одинокого рыболова", мир тончайших душевных состояний я попытался в ней передать. Тоже скоро выходит в свет. Это всё о той радости, которая необъяснима, но торжественна. Знаете, Владислав, один мой спутник белой ночью в безлюдных архангельских местах начал усиленно что-то искать, не находя и приходя в замешательство. Я сказал ему: "Тебе не хватает темноты в этой белой ночи". И он понял. Вот что такое поэзия в наших душах. То, что рождается из бессловесности, из того, где не было и того, что было. Поэзия — это ещё и сохранение русского языка, культуры. Навязчивая реклама уже подвергнута резкой критике, проблема обсуждалась в Думе. Но это всё не то, глумление над языком продолжается и процветает: нет редакторов, например, на телевидении. Как можно сцену похорон в художественном фильме разбивать рекламой прокладок?! Это же безнравственно! Нет соразмерности, грамотности, нравственной чуткости у тех же журналистов, гоняющихся, словно охотничьи псы, за дешёвыми сенсациями, кровавыми сценами, трагедиями, смертями. Зачем нас воспитывают в этом смысловом поле. Разве "...вкус может помочь здоровью зубов"? Что — за бестолковая, бездумная калька? Неужели всё с потрохами продано за эти мелочи? Что это за "академики", что читают бегущие строки с ошибками? Что за профанация? Пустые сенсации гораздо легче выдавать, чем преподнести людям через слово или экран обычную добрую весть, радость. Для этого нужна огромная работа. Но у нас есть люди-труженики в провинции, буквально сохраняющие культуру, противостоящие прессингу "нового света", искренне любящие литературу, поэзию, историю. Наверное, я пишу для них, для вас. Беседу вёл Владислав ИВАНОВ
Журнал "Литературная Россия"
№10. 12.03.2010 РАДОСТИ И УТЕШЕНИЯ ОДИНОКОГО РЫБОЛОВА – Игорь Иванович, сегодня муза многих поэтов старшего поколения замолчала. А как у вас обстоят дела? Пишутся стихи? – Почти год ничего не писалось. Думал, что уже никогда не возьмусь за перо. И вот недавно написал новые стихи. Хожу счастливый. – Легко пришли стихи? – Легко. Когда получается – всегда легко. Это чувство можно сравнить с первыми мгновениями утреннего пробуждения. Впрочем, говорить о стихах – это занятие безнадёжное. Лучше я их прочту. Ну что нам стоит до парома дойти за полтора часа? Совсем недалеко от дома стоят далёкие леса. Но что нам стоит до затона дойти, валяя дурака? Совсем недалеко от дома течёт далёкая река. Стихи как запах скошенного клевера – бесполезность его очевидна, но также очевидна и его необходимость. – А прозу вы сегодня пишете? – Только что закончил одну вещь под названием «Золотая блесна. Книга радостей и утешений одинокого рыболова». Её жанр трудно определить. Это не роман и не повесть. Это попытка передать утончённость души, всё самое сокровенное и дорогое, собранное мною во время скитаний по северным рекам. Можно сказать, что я собиратель счастливых мгновений, которые нельзя купить за деньги. – За текущим литпроцессом вы внимательно следите? – Последнее время я живу затворником и за литературой слежу мало. Вообще, меня всегда в основном интересовали поэты из провинции. К слову, ваша газета в своё время сделала большое дело, опубликовав подборки поэтов Владимира Пучкова из Владимира, Леонарда Тушинского из Украины, Олега Дозморова из Екатеринбурга, Бориса Скотневского из Тольятти. Все они состоявшиеся, сильные поэты, достойные гораздо большего признания. А событием я бы назвал выход книги-антологии «Русская поэзия XXI века». Я ещё не успел всю её прочесть, но из прочитанного могу отметить резкие, сильные стихи Юнны Мориц. – Из прочитанного в последнее время вам что-нибудь понравилось? – С большим удовольствием недавно прочитал в «Знамени» замечательные стихи Виктора Коркия. Также очень захватило меня чтение романа Вацлава Михальского «Для радости нужны двое». Это высокая литература. Это явление. – Книжные магазины часто посещаете? – Редко. Там теперь продают столько всякой дряни, что деваться некуда. А переводы? Это просто кошмар! – Мемуары не собираетесь писать? – Нет, увольте. Не хочу писать скандалы, не хочу щекотать нервы торгашам и парикмахерам. Допускаю воспоминания в форме эссе. У меня уже есть эссе о Дмитрии Лихачёве и Борисе Слуцком. – Как бы вы определили русскую литературу советского периода? – Русская литература ХХ века – это великая литература. Совковой её называют только те, кто в литературе не состоялся. Да, в какой-то мере советская имперская литература – это пароход «Титаник». Но тех, кто не успел взойти на этот пароход, мне ещё больше жалко. – Кто, на ваш взгляд, из поэтов второй половины ХХ века останется в памяти потомков? – Здесь можно назвать много замечательных имён: и Слуцкий, и Межиров, и пронзительный Рубцов, и удивительный Юрий Кузнецов, и неповторимый Вознесенский, и вечно юная, аскетичная Юнна Мориц, и упоительный Владимир Соколов, и великолепная Ахмадулина, и неизбывный Евтушенко. |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |