Главная » 2017 » Июнь » 25 » 25 июня 2017. Из книги Капитонова «Голгофа русской эскадры»
08:43
25 июня 2017. Из книги Капитонова «Голгофа русской эскадры»
25 июня 2017 
И вновь, возвращаемся к теме упоминаний нашего родного города Николаева в документальной исторической литературе. Отрывок из книги Константина Капитонова «Голгофа русской эскадры. Последний поход барона Врангеля», рассказывающей о судьбе Черноморского Императорского флота, вывозившей армию барона из Севастополя, и завершившей свой путь в Бизерте (во французском Тунисе).
 
**
Весной 1917 года Нестор Монастырев ушел с «Кашало­та» и получил назначение на достраивающиеся в Нико­лаеве подводные лодки «Орлан» и «Буревестник». На первом он должен был остаться недолго, чтобы затем перейти на второй.
Прибыв на «Орлан», лейтенант Монастырев сразу же испытал на себе «прелесть» свобод революцион­ного флота. Команда прежде всего решила обсудить, нужен ли им новый офицер. И по этому поводу собрала собрание, на котором решительно отказалась принять его, мотивируя тем, что он — офицер старого режима, строгий, неразговорчив с матросами, часто не пускал команду на берег и вообще им не подходящий.
Желая высказать свой взгляд, Монастырев попросил командира собрать команду, чтобы сказать ей несколько слов. Он решил, что плавать на таком корабле не будет. Кроме того, ему хотелось показать нелепость их обви­нений и доказать им, что они не правы.
В назначенный день команда собралась, о чем-то совещалась сначала одна, потом пригласила офицеров. Лейтенант Монастырев совершенно спокойно выслу­шал все обвинения, выдвинутые против него.
Затем он ответил пространной речью, в которой дока­зал нелепость обвинений и их явную тенденциозность. А закончил тем, что, несмотря на революцию, он не мо­жет изменить своего взгляда на дисциплину и военную обязанность и останется таким, каким был. Видимо, его слова все-таки произвели впечатление. Команда решила выйти, чтобы посоветоваться между собой.
Эта скверная комедия окончательно убедила Монастырева в невозможности служить в подобной об­становке и в неизбежной гибели флота. Но что было делать? Выхода не было...
Резолюция команды постановила просить его остать­ся на лодке и служить. Он поблагодарил за честь, но решительно отказался.
На «Буревестнике» повторилось почти то же самое. Но Нестор должен был остаться, так как командир попросил молодого лейтенанта не оставлять его и по­стараться сделать что-либо. Монастырев согласился, мечтая все-таки освободиться от этого кошмара...
"Около месяца он провел в Николаеве на постройке и наблюдал, как с каждым днем все рушилось. Заказанные прежним правительством большие подводные лодки по 1000 тонн, большие миноносцы и легкие тридцатиузловые крейсера перестали достраиваться. Заводы из-за постоянных требований рабочих и беспрестанных митингов стали плохо функционировать. Словом, все разваливалось...
Вскоре дредноут «Воля», переименованный из «Им­ператора Александра III», был достроен и ушел в Се­вастополь. На нем всего характерней выразился весь тот сумбур, который творился в головах команды. Он уходил под Андреевским флагом, но на каждой из ору­дийных башен было поднято по флагу сообразно сепа­ратистским тенденциям команды. На одной — красный флаг. На другой — украинский. На третьей — черный. На четвертой — еще какой-то.
Лейтенанту Монастыреву было больно смотреть на происходящее...
В конце апреля Временное правительство издало приказ о перемене формы офицеров во флоте. Вместо традиционных погон они обязаны были носить нашив­ки на рукавах. На фуражке вместо кокарды — золотой герб с серебряным якорем на красном поле.
Некоторое время спустя судовые комитеты вынесли резолюции об изъятии оружия офицеров. По свиде­тельству очевидцев, когда избранные депутаты пришли к командующему флотом адмиралу Колчаку с целью отобрать оружие, он сказал им:
— Не вы мне его дали! — И выкинул за борт полу­ченное им в Порт-Артуре золотое оружие.
Поступок адмирала произвел впечатление на мат­росов, и разговоры об изъятии оружия на время пре­кратились.
После этого командующий флотом, чтобы избежать насилия, отдал приказ о передаче офицерами оружия своим командирам кораблей. Те, в свою очередь, сами отдали его на хранение в судовые комитеты.

**

Немного информации из Википедии, об одном из героев этой книги.
Не́стор Александрович Монастырёв (16 (28) ноября 1887, Москва — 13 февраля 1957, Табарка, Тунис) — капитан 2-го ранга, морской писатель и историк флота.
Биография
1909 — Московский университет. 1908 — юнкер флота. 1906 — Морской кадетский корпус (корабельный гардемарин, затем — мичман). 1914 — офицерский класс подводного плавания. Служил на минном заградителе «Великий Князь Алексей» и эскадренном миноносце «Жаркий». В 1915 — минный офицер на подводной лодке «Краб».
3 декабря 1916 года произведён в лейтенанты, награждён Георгиевским оружием и золотым портсигаром. Старший офицер подводной лодки «Кашалот», с марта 1917 — старший офицер подводной лодки «Буревестник».
С сентября 1917 года — командир подводной лодки «Скат». В Вооружённых силах Юга России и Русской Армии до эвакуации Крыма. С апреля 1919 — минный офицер подводной лодки «Тюлень», с конца мая 1919 — командир подводной лодки «Утка».
Октябрь 1920 — капитан 2-го ранга. На 25 марта 1921 — в составе Русской эскадры в Бизерте (Тунис), командир подводной лодки АГ-22, 1921- июль 1922 — командир подводной лодки «Утка».
Октябрь 1922 — декабрь 1922 — начальник дивизиона подводных лодок.
В 1921—1923 годах основатель и редактор «Бизертинского морского сборника». Морской писатель, член Исторической комиссии Общества бывших русских морских офицеров в Америке.
Родители: отец — Александр Николаевич Монастырёв (присяжный поверенный округа Московской судебной палаты), мать — Марья Андреевна Монастырёва. Дед — Николай Монастырёв, священник Вологодской губернии. Его родной брат, Сократ Монастырёв, совершил перелёт в 1922 году по маршруту Москва-Баку на самолёте «Илья Муромец».
Об интереснейшей и необычной судьбе Сократа Монастырёва - ЗДЕСЬ
Жена — Монастырёва Людмила Сергеевна (15 октября 1891 (Москва) — 25 сентября 1957 (Табарка, Тунис)), урождённая Енишерлова, врач, прикомандированный к Морскому ведомству, в Севастопольском морском госпитале. В Вооружённых силах Юга России и Русской Армии до эвакуации Крыма.
 
***
И еще о Не́сторе Александровиче Монастырёве, из книги Капитонова «Голгофа русской эскадры»:
«Из-под его, безусловно, талантливого пера одна за другой вышли 10 книг на разных языках. За свою пло­дотворную творческую деятельность он был награжден французской академией правительственным Орденом «Пальм Академик». Но до сих пор не увидели свет ос­тавшиеся в рукописях работы: «Одиссея Русского Им­ператорского флота», «Записки морского офицера», «Северные витязи», «Ктеплым морям».
В 1935 году журнал «Часовой» в Париже, сотрудни­ком которого Нестор Александрович являлся, напечатал заметку: «Морской музей кап. 2 р. Монастырева».
«...Нашъ сотрудникъ кап. 2 р. Монастырёвъ, извест­ный подводникъ и историкъ русскаго флота. Здесь, за рубежомъ, на французскомъ, немецкомъ и итальянскомъ языкахъ вышелъ рядъ его интересныхъ и поучительныхъ книгъ: «Въ Черномъ море», «Натрёхъ моряхъ» и «История русского флота». В печати находятся (в частности, и на болгарском языке) «Славянская раса и море», «Къ южнымъ морямъ», «Северные витязи» и «Погружающийся корабль». Надо признать, что среди зарубежныхъ морскихъ писателей Н. А. Монастырёвъ занимает одно изъ видных месть.
Этимъ, однако, деятельность кап. 2 р. Монастырева на пользу русскому флоту за рубежомъ не ограничилась. Наряду с писательской деятельностью он решил собрать въ далёкой северной Африке, куда судьба забросила последние остатки нашего флота, музей, ему посвящен­ный. В нём собраны модели кораблей, участвовавших в Великую войну, главным образом, подводных лодок, какъ, напримеръ, «Скать», «Кашалоть», «Крабъ», «Утка» и др., а также модели кораблей, на которыхъ были совершены географические открытия и арктические плавания. Въ виде реликвии хранится кормовой флагъ «Утки».
В Табарке Нестора Александровича называли «Ко­мандор» за офицерскую морскую фуражку, без которой он не появлялся. А появлялся он в городе нечасто, пред­почитал уединение. В доме было много книг, хорошее пианино...
Для прогулок Нестор Александрович пользовался иелосипедом. А Людмила Сергеевна запомнилась горо­жанам как владелица первого в Табарке автомобиля.
* * *
Для поддержания интереса к морскому делу и знаком­ства с морской литературой после войны, в 1921 году был основан литографический журнал «Морской сбор-пик», который выходил ежемесячно в течение почти грех лет.
Его основателем и редактором стал Нестор Монасты-рев. А выпускал он сборник на борту своей подводной лодки «Утка».
Текст сборника печатался по ночам, когда освобож­далась дивизионная пишущая машинка. Тираж изго­товлялся в литографии Морского корпуса, который эвакуировался из Севастополя и прибыл с эскадрой.
Журнал распространялся в семнадцати странах. Кроме Туниса, это были Франция, Германия, Англия, Финляндия, США, Япония и Египет. Местом отправ­ки указывались даже Дальневосточная республика и Советская Россия.
Издававшийся в Ленинграде «Морской сборник» иронизировал: «На эскадре, личный состав которой весьма гордится своим «эскадренным» существованием, даже заведен свой «Морской сборник», которому, по иронии судьбы, дала приют подводная лодка «Утка».
На страницах «Морского сборника» бывшие офи­церы Российского флота рассказывали о пережитом в Первую мировую и Гражданскую войны, когда все еще было свежо в памяти. А это определило исключитель­ную точность всех деталей, многие из которых, когда они вспоминались спустя годы, становились далеким и от того, что было на самом деле.
«Морской сборник» публиковал также документы Русской эскадры и военно-морских организаций в дру­гих странах, большинство которых только и сохранилось на его страницах, и еще регулярные обзоры событий на эскадре. Все это сделало «Морской сборник» уникаль­ным источником русской военно-морской истории, в революционном и послереволюционном периодах которой сохраняется еще немало белых пятен.
Как писал Нестор Монастырев, «журнал является единственной книгой, где офицеры, интересующиеся морским делом и историей войны, могут освежить и пополнить свои знания».
Но главное — «Морской сборник» почти три года свидетельствовал миру о том, что русские моряки не сломлены. Последний номер журнала — тридцать пер­вый — вышел в 1924 году в Бизерте и Белграде.
Листая сегодня страницы сборника, невольно на­чинаешь понимать, чего хотел Нестор Монастырев, в немыслимых условиях, часто на свои скудные сред­ства, издавая «Морской сборник». И он, и все офице­ры эскадры, тяжело переживая произошедшее в Рос­сии и свою оторванность от нее, тем не менее, твердо надеялись на возрождение ее флота под Андреевским флагом. И считали своим долгом с пользой для Россий­ского флота употребить накопленный военный опыт, сохранив его на страницах «Морского сборника» до того времени, когда он будет востребован.
В первые годы изгнания в Тунисе также пользовались популярностью журналы общественного и литературно-художественного профиля. К ним относились «Студенческий листок», юмористический журнал «Скорпион», журналы «Черная лилия» и «Жили-были».
Журналы издавались в трудных условиях, редакции испытывали постоянную нехватку денег, бумаги, мно­жительной техники. И все же Нестору Монастыреву и его помощникам удалось развернуть небольшую ти­пографию.
* * *
В 63 года Нестор Александрович перенес инсульт, пос­ледние годы не вставал, отказали ноги. Он скончался 13 февраля 1957 года, не дожив несколько месяцев до своего семидесятилетия. В некрологе Общества офице­ров Российского императорского флота в Америке он оценивался как «крупный морской историк, писатель, большой русский патриот и деятельный член Истори­ческой комиссии Общества».
Через полгода скончалась Людмила Сергеевна. Они прожили вместе почти 45 лет. Погребение их, как за­писано в церковной книге, «совершил Игумен Панте­леймон на местном кладбище».
Оно похоже на корабль, выходящий в море. Прямо на носу этого корабля под православным крестом спит русский моряк, капитан 2 ранга, красивый и бравый москвич с былинным именем Нестор, крупный морской историк, писатель, большой русский патриот. И жена его, женщина-врач, приписанная в годы гражданской войны к морскому ведомству, эвакуированная вместе с севастопольским госпиталем, прошедшая все нежен­ские тяготы пути рядом с тяжелораненными.
Дом Монастыревых еще стоит. Брошенный, пустой, заколоченный, никому не принадлежащий. Вокруг не­го — мощные кактусы. Растительность до крыши. Все это представляет очень грустное зрелище.
 
***
И еще несколько интересных отрывков из этой книги:
«Генерал Врангель выделялся среди своего окружения. Он был очень высокого роста (1 метр 93 сантиметра), с длинной шеей, длинным лицом и большими глазами, несколько навыкате. Даже обсуждая серьезные воп­росы, он не всегда мог сдержать тонкой иронической улыбки. Он любил одеваться в светло-серую или темную черкеску и носил папаху-кубанку.
Голосом своим он владел в совершенстве, придавая ему громовые раскаты, когда выступал перед войска­ми, или спокойную убедительность в разговоре с част­ным посетителем. Здоровье у него было хорошее, хотя при сильном волнении, вследствие полученной в бою контузии, появлялись очень болезненные сердечные спазмы.
Редкие моменты отдыха Врангель любил проводить в среде офицеров конвоя, в непринужденных разгово­рах отводя душу.
По оценке знавших Врангеля людей, он принадлежал к числу тех политических деятелей, для которых борьба - естественная стихия. И чем непреодолимее было препятствие, тем охотнее, радостнее он на него шел. В нем был «боевой восторг», то, что делало его военным от головы до пяток, до малейшего нерва в мизинце.
Популярность генерала Врангеля в армии была чрез­вычайно велика. В день эвакуации из Крыма, одного его появления на носу плывшего перед портом крейсера «Генерал Корнилов» было достаточно, чтобы прекратились возникшие было у эвакуирующихся из Феодосии войск панические настроения.
По мнению экспертов, в военном деле генерал Вран­гель показал незаурядные способности. Вместе с тем, как военачальник, Врангель не останавливался перед жестокими мерами, если они ему представлялись не­обходимыми. Так, он приказал повесить во время эва­куации Царицына начальника станции и двух желез­нодорожных служащих, подкупленных торговцами, желающими вывезти вне очереди свои товары. А осе­нью 1918 года, захватив на Северном Кавказе большое количество пленных, он приказал расстрелять весь ко­мандный состав.
Даже на людей, далеких от него по своим взглядам, Врангель обычно производил сильное и положительное
впечатление.
Сознавая свою недостаточную осведомленность во многих гражданских вопросах, он охотно советовался с компетентными людьми, невзирая на их общественное или политическое лицо.
Лишенный опыта в политике, генерал Врангель не был лишен способностей к ней. Он имел дар и вкус к организационной работе, управлению людьми и вли­янию разумом, волей, искусными ходами виртуоза-шахматиста для осуществления поставленных им себе политических целей на благо русского дела. Так, как он это благо понимал. Никто из белых вождей не владел устным и письменным словом лучше него, никто не умел так подобрать броскую, запоминающуюся фор­мулировку.
Генерал Врангель был искренне верующим право­славным и церковным человеком. Он всегда вспоми­нал о Боге в важные и трудные моменты жизни. «Я сам человек верующий, — говорил он, — и придаю огром­ное значение правильно поставленному религиозному воспитанию». Но он не был ханжой и в тесном кругу порой весьма иронически высказывался о некоторых внешних аспектах религиозных нравов.
Никто, даже из его явных недоброжелателей, никогда не обвинял Врангеля в личной денежной непорядоч­ности. О его материальной незаинтересованности крас­норечиво свидетельствует тот факт, что, вынужденный выехать из России в начале 1920 года, он оказался с се­мьей в Константинополе настолько необеспеченным, что не мог продолжать свое путешествие в Сербию, как собирался.
В марте 1920 года генерал Врангель поселился с се­мьей в Севастополе в «Малом дворце» — одноэтажном особняке с крохотным садом. Затем он переселился в здание побольше, так называемый «Большой дворец», служивший резиденцией командующему Черномор­ским флотом. Но, по сути дела, это был средних разме­ров особняк, окруженный палисадником и решеткой. Живя в Севастополе, генерал Врангель вставал ра­но. С восьми часов он принимал должностных лиц, «представлявшихся и просителей». Обеденное время длилось от часа дня до двух. С двух часов Врангель про­должал принимать доклады и посетителей. А начиная с шести — посетителей, с которыми ему хотелось по­беседовать подольше.
После ужина Врангель работал часов до одиннадцати -двенадцати.
При отлучках из Севастополя он жил в предостав­ленном ему поезде, где размещался его штаб.
Необыкновенно высоко ценил генерала Врангеля его ближайший сотрудник по гражданской части про­фессор П. Б. Струве. Вот что он писал о нем:
«Петра Николаевича Врангеля нельзя забыть. Его фигура, его поступь, его взгляд, его душевный облик неизгладимо врезались в память и должны остаться м ней, как нечто целое и большое. Врангель должен жить в нашей соборной, исторической памяти, как могучий призыв к труду и подвигу. Мне вспоминаются многие часы, проведенные с Врангелем и в деловых, и в задушевных беседах. Поражал его быстрый и про­ницательный ум, его твердая, могучая воля. Врангелю были чужды иллюзии. Это был ум строгий, и, в общем, скептический. Но, кроме ума, в нем был дух. И этот дух внушал всей его личности решимость поднять подвиг, как бы труден и безнадежен он ни был — сточки зрения человеческих расчетов. Дух Правды и Подвига генерал Врангель завещал нам».
 
**
О жизни русской колонии в Тунисе:
«Тем не менее, русские не имели тех же прав, что и местные французы. Они не располагали материальными возможностями итальянцев или греков. К тому же, они были сильнее изолированы от коренного арабо-бер-берского населения. Между россиянами и тунисскими арабами и берберами высились конфессиональный, языковой, психологический барьеры.
В отношении властей протектората русские демон­стрировали стопроцентную лояльность. Чего здесь было больше — благодарности зато, что Франция их приюти­ла, или опасения новых скитаний, — сказать трудно. Так или иначе, люди стойко переносили выпавшие на их долю тяготы. Иногда, правда, роптали и жаловались, но открытый протест был редкостью. Самой распро­страненной формой несогласия был отъезд из Туниса в Европу или Америку.
Те из русских, кто оставался в Тунисе, трудились, как говорили они сами, не за страх, а за совесть. И их труд, каким бы он ни был, даже самый простой и ма­лозаметный, служил вкладом в развитие страны, в на­ращивание ее культурного потенциала. Отмечались и крупные достижения, достойные внимания и через много десятилетий после описываемых событий.
Один из примеров таких достижений — научная ра­бота и практическая деятельность биолога, хирурга и терапевта Васильева. Он открыл новые методы борьбы с чумой в условиях тропиков и субтропиков. Благода­ря применению его методов борьбы с чумой вспышки страшной болезни пошли в Тунисе на убыль.
Еще одно имя, которым гордится отечественная наука, — профессор Агафонов, один из авторитетней­ших почвоведов своего времени. В Северной Африке он проработал не один год. Изучал местные почвы, составлял почвенные карты, которыми пользуются в странах Магриба до сих пор.
Десятки лет трудились в Тунисе онколог и хирург Поздняков, инженер Иванов и землемер Махров, быв­ший полковник Генерального штаба.
Некоторые выходцы из далекой России оставили свой след в культуре современного Туниса. Особенно выделяется фигура художника Александра Рубцова, который не был эмигрантом в полном смысле этого слова. Родился в Петербурге, блестяще учился в Импе­раторской Академии художеств и заслужил стажировку в средиземноморских странах. Так еще до первой ми­ровой войны Рубцов попал в Тунис, где и остался до своей кончины в 1949 году.
В лабиринте кварталов старого города тунисской столицы на улице Аль-Джазира до сих пор стоит не­приметный домик под №44. Окованная железом дверь ведет в скромное помещение, которое снимал худож­ник. Арабским соседям он запомнился как человек с окладистой бородой, одетый в черное и зимой, и летом, в сандалиях на босу ногу. За это его окрестили русским дервишем.
Александр Рубцов много странствовал по стране, добирался до далеких сахарских оазисов, где, пристро­ившись под сенью пальм, делал наброски: рисовал беду­инов, торговцев, завсегдатаев старинных мавританских кофеен. На тунисской земле он нашел идеальный для себя уголок. «Яркость солнца, изысканная световая гамма, сочетающая вечную зелень с охрой пустыни и оттенками морской бирюзы, пленили мое воображе­ние», — записал художник в своем дневнике.
Он был влюблен в эту страну, видел ее в совершен­но ином свете, как показывают его многочисленные картины. Он сумел, может, как никто другой, передать очарование этой североафриканской страны.
Самозабвенно работая, мастер проявил себя во всех жанрах. Это — пейзажи, натюрморты, акварели. Осо- бенно выделяют серию его народных, «этнографиче­ских» портретов, где тщательно выписаны лица местных женщин, их традиционные украшения, татуировки на запястьях рук и плечах.
Под ними художник обычно подписывался по-араб­ски — «Искандер Рубцов». Его работы выставлялись в художественных салонах Туниса, Парижа и Лондона.
Около 3 тысяч картин и других работ, в том числе большое настенное панно в Торговой палате города Туниса, остались после кончины художника. Здесь его считают тунисским художником, меценаты учредили премию его имени. А это своеобразная связь не только времен, но и стран, достаточно, казалось бы, далеких друг от друга.
Абдельмалик — под таким именем творческая элита Туниса помнит другого россиянина — талантливого пианиста Георгия Коршакова. Говорят, что он был выходцем из старинного княжеского рода, поэтому и получил имя Абдельмалик, что в переводе с арабского означает «раб короля». Музыкант поселился в одном из дворцов бея — правителя страны, давал уроки его детям, выступал с концертами и скончался в возрасте 93 лет.
На центральной улице столицы Жюля Ферри (сей­час это проспект имени первого тунисского президента Хабиба Бургибы) в конце 20-х годов прошлого века открылся балетный класс, который вели два бывших танцора Большого театра — Футлин и Деборская. Класс быстро набрал популярность среди местной интелли­генции и просуществовал более полувека.
В Тунисе создавались оригинальные мемуарные про­изведения. Например, офицеры флота — преподаватели Морского Корпуса Владимир Берг и Николай Кнорринг написали книги «Последние гардемарины» и «Сфаят».
Поэтесса Ирина Кнорринг писала стихи, выпустила несколько сборников.
Кнорринг Ирина
 
Мы пришли умирать…
 
Мы пришли умирать.
Из холодных снегов, обагрённых в крови,
Унесли мы глухие терзанья свои…
Мы устали и жить, и мечтать.
 
Счастье наше давно прожито.
Окружающий мир нам и глух и далёк.
Мы — лишь тени былого, мы — жгучий упрёк…
Но кому и за что?
 
Мы страдали одни…
Мы устали от злобы, обид и борьбы,
Мы остались одни среди гордой толпы
В наши злые, предсмертные дни.
 
Мы устали томиться и ждать.
Нам остались проклятья да вещие сны…
Из холодных снегов в край цветущей весны
Мы пришли умирать.
22/ VIII, 1922. Сфаят


 

Прикрепления: Картинка 1 · Картинка 2 · Картинка 3
Категория: Заметки по поводу. Прочитанное и всплывшее в памяти | Просмотров: 855 | Добавил: Мария | Теги: город НИКОЛАЕВ в воспоминаниях | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]