Главная » 2013 Апрель 7 » 4 февраля родился Дмитрий Кедрин
11:44 4 февраля родился Дмитрий Кедрин |
4 февраля
родился Дмитрий Борисович Кедрин (22 января (4 февраля) 1907, Берестово-Богодуховский рудник — 18
сентября 1945, Московская область) — русский советский поэт, переводчик. Жизнь Кедрина и его семьи была полна загадок и драматических событий.
Известен прежде всего своей исторической поэмой «Зодчие». В 70-е годы XX века, эта поэма была в школьной хрестоматии 8-го,9-го или 10-го класса и предназначалась для внеклассного чтения. Несмотря на нелюбовь школьников к большим поэтическим формам , «Зодчие» (наряду с «Вересковым медом» Стивенсона http://knigi-znatok.at.ua/blog/2012-11-27-209 ) пользовались заслуженным интересом.  Золотую Орду под Казанью, Указал на подворье свое Приходить мастерам. И велел благодетель,- Гласит летописца сказанье,- В память оной победы Да выстроят каменный храм. Флорентийцев, И немцев, И прочих Иноземных мужей, Пивших чару вина в один дых. И пришли к нему двое Безвестных владимирских зодчих, Двое русских строителей, Статных, Босых, Молодых. Был дух вельми спертый. Изразцовая печка. Божница. Угар я жара. И в посконных рубахах Пред Иоанном Четвертым, Крепко за руки взявшись, Стояли сии мастера. Можете ль церкву сложить Иноземных пригожей? Чтоб была благолепней Заморских церквей, говорю?" И, тряхнув волосами, Ответили зодчие: "Можем! Прикажи, государь!" И ударились в ноги царю. И в субботу на вербной неделе, Покрестись на восход, Ремешками схватив волоса, Государевы зодчие Фартуки наспех надели, На широких плечах Кирпичи понесли на леса. Узоры из каменных кружев, Выводили столбы И, работой своею горды, Купол золотом жгли, Кровли крыли лазурью снаружи И в свинцовые рамы Вставляли чешуйки слюды. Стрельчатые башенки кверху. Переходы, Балкончики, Луковки да купола. И дивились ученые люди, Зане эта церковь Краше вилл италийских И пагод индийских была! Богомазами весь размалеван, В алтаре, И при входах, И в царском притворе самом. Живописной артелью Монаха Андрея Рублева Изукрашен зело Византийским суровым письмом... Торговая площадь жужжала, Торовато кричала купцам: "Покажи, чем живешь!" Ночью подлый народ До креста пропивался в кружалах, А утрами истошно вопил, Становясь на правеж. У плахи лежал бездыханно, Прямо в небо уставя Очесок седой бороды, И в московской неволе Томились татарские ханы, Посланцы Золотой, Переметчики Черной Орды. Та церковь была - Как невеста! И с рогожкой своей, С бирюзовым колечком во рту,- Непотребная девка Стояла у Лобного места И, дивясь, Как на сказку, Глядела на ту красоту... То с посохом, В шапке монашьей, Обошел его царь - От подвалов и служб До креста. И, окинувши взором Его узорчатые башни, "Лепота!" - молвил царь. И ответили все: "Лепота!" "А можете ль сделать пригожей, Благолепнее этого храма Другой, говорю?" И, тряхнув волосами, Ответили зодчие: "Можем! Прикажи, государь!" И тогда государь Повелел ослепить этих зодчих, Чтоб в земле его Церковь Стояла одна такова, Чтобы в Суздальских землях И в землях Рязанских И прочих Не поставили лучшего храма, Чем храм Покрова! Кололи им шилом железным, Дабы белого света Увидеть они не могли. И клеймили клеймом, Их секли батогами, болезных, И кидали их, Темных, На стылое лоно земли. Там, где заваль кабацкая пела, Где сивухой разило, Где было от пару темно, Где кричали дьяки: "Государево слово и дело!"- Мастера Христа ради Просили на хлеб и вино. Такая, Что словно приснилась. И звонила она, Будто их отпевала навзрыд, И запретную песню Про страшную царскую милость Пели в тайных местах По широкой Руси Гусляры. 1938 «В пять вопросов трудная задача! Мама, я решить ее не в силах, У меня и пальцы все в чернилах, И в тетради места больше нету, И число не сходится с ответом!» «Не печалься!— мама отвечала.— Отдохни и всё начни сначала!» Жизнь поступит с мальчиком иначе: В тысячу вопросов даст задачу. Пусть хоть кровью сердце обольется — Всё равно решать ее придется. Если скажет он, что силы нету,— То ведь жизнь потребует ответа! Времени она оставит мало, Чтоб решать задачу ту сначала,— И покуда мальчик в гроб не ляжет, «Отдохни!» — никто ему не скажет. Бывало, в детстве я в чулан залезу, Где сладко пахнет редькою в меду, И в сундучке, окованном железом, Рабочий ящик бабушки найду. И множество диковинных вещиц: Старинный веер из хвоста павлина, Две сотни пуговиц и связка спиц. Что, видно, модной некогда была, И крестик кипарисовый с Афона, Что, верно, приживалка привезла. Кольцо, бумаги пожелтевшей десть, Письмо, написанное по-французски, Которое я не сумел прочесть. Колоду бархатных венгерских карт, Наверное, отобранных у деда: Его губили щедрость и азарт. На нем искусно вырезан медведь. Судьба превратна: дед скончался раньше, Чем тот мундштук успел порозоветь. Таблетки для приема перед сном, Искусственные зубы, что в стакане Покоились на столике ночном. Гравюр старинных желтые листы, Китовый ус из старого корсета,— Покойница стыдилась полноты. Как печь фриштык, как сдобрить калачи, И лентой перевязанный огарок Ее венчальной свадебной свечи. Нечаянно наткнуться мне пришлось На бережно завернутую прядку Кудрявых детских золотых волос. Кому он нужен, этот вздор смешной? Но чья-то жизнь — от дней златого детства До старости прошла передо мной. И замирает на губах укор: Пройдет полвека — и от нашей жизни Останется такой же пестрый сор! 1945 Бродячий сюжет "Когда ж ты, Оксана, полюбишь меня? Я саблей добуду для крали своей И светлых цехинов, и звонких рублей!" Девчина в ответ, заплетая косу: "Про то мне ворожка гадала в лесу. Пророчит она: мне полюбится тот, Кто матери сердце мне в дар принесет. Не надо цехинов, не надо рублей, Дай сердце мне матери старой твоей. Я пепел его настою на хмелю, Настоя напьюсь - и тебя полюблю!" Казак с того дня замолчал, захмурел, Борща не хлебал, саламаты не ел. Клинком разрубил он у матери грудь И с ношей заветной отправился в путь: Он сердце ее на цветном рушнике Коханой приносит в косматой руке. В пути у него помутилось в глазах, Всходя на крылечко, споткнулся казак. И матери сердце, упав на порог, Спросило его: "Не ушибся, сынок?" 1935 Все мне мерещится поле с гречихою, В маленьком доме сирень на окне, Ясное-ясное, тихое-тихое Летнее утро мерещится мне. Аист на крыше, скирды на гумне, Темная-темная, старая-старая Церковка наша мерещится мне. Мать надо мною поет в полусне, Узкая-узкая, дальняя-дальняя В поле дорога мерещится мне. Комната с пестрым ковром на стене... Милое-милое, давнее-давнее Детство мое вспоминается мне. В честном храме опосля обедни, Каждый день твердя одно и то ж, Распинался толстый проповедник: До чего, мол, божий мир хорош! Хорошо, мол, бедным и богатым, Рыбкам, птичкам в небе голубом!.. Тут и подошел к нему горбатый Высохший урод с плешивым лбом. Он сказал ему как можно кротче: "Полно, батя! Далеко зашел! Ты, мол, на меня взглянувши, отче, Молви: всё ли в мире хорошо? Я де в нем из самых из последних. Жизнь моя пропала ни за грош!" "Не ропщи!- ответил проповедник.- Для горбатого и ты хорош". 1937 После ночи пьяного разгула Я пошел к Проклятому ручью, Чтоб цыганка бабка Мариула Мне вернула молодость мою. Над болотом вьются комары, А внизу горят среди долины Кочевого табора костры. Завизжал пронзительно и зло... Молвит бабка: «Знаю все, красавец, Что тебя к старухе привело! И, как пыль за ветром, за тобой Побежит красотка с рыжей челкой, С пятнышком родимым над губой!» Робок я, да и не те года...» В небесах качнулась и упала За лесок падучая звезда. Ездил я в далекие края. Ни одна душа мне не сказала, Где упала молодость моя! Клады рыть указываешь путь. Может, юность, что идет на убыль, Как-нибудь поможешь мне вернуть?» «Не возьмусь за это даже я! Где звезда падучая мелькнула, Там упала молодость твоя!» 1 июня 1941 Старинной купаленки шаткий настил, Бродя у пруда, я ногою потрогал. Под этими липами Пушкин грустил, На этой скамеечке сиживал Гоголь. Сентябрьское солнышко греет нежарко. Далекий раскат орудийной стрельбы Доносится до подмосковного парка. Вот-вот навалиться на узкие плечи? Где близкие наши и наши друзья? Иных уже нет, а другие далече!..1 Раскатистый гул, отдаленный и слабый. Наверно, им кажется, будто вальком Белье выбивают на озере бабы. Слепая судьба и что жребий наш выпал... Стареющий юноша в толстых очках Один загляделся на вечные липы. 3 ноября 1941 Щекотка губ и холодок зубов, Огонь, блуждающий в потемках тела, Пот меж грудей... И это есть - любовь? И это всё, чего ты так хотела? Но ночь минует, легкая, как птица... А я-то думал, что любовь - вино, Которым можно навсегда упиться! 1936 Какое просторное небо! Взгляни-ка: У дальнего леса дорога пылит, На тихом погосте растёт земляника, И козы пасутся у каменных плит. Кукушка гадает кому-то вдали, Кресты покосились, и надписи стёрты, Тяжёлым полётом летают шмели. Усталое бедное сердце болит, — Иди и усни на забытом погосте Средь этих простых покосившихся плит. Метаться в тенетах любви и тоски, И станут плести загорелые дети Над гробом твоим из ромашек венки. И ты сквозь заката малиновый дым Услышишь слова над своею могилой, Которые сам говорил — молодым. Родился в 1907 году в донбасском посёлке Берестово-Богодуховский рудник в семье горняка. Дедом Дмитрия Кедрина по материнской линии был вельможный пан Иван Иванович Руто-Рутенко-Рутницкий, проигравший своё родовое имение в карты. Человек крутого нрава, он в сорок пять выиграл в карты у своего приятеля его дочь Неонилу, которой было пятнадцать лет. Через год по разрешению Синода он женился на ней. В браке она родила пятерых детей: Людмилу, Дмитрия, Марию, Неонилу и Ольгу. Все девушки Рутницкие учились в Киеве в институте благородных девиц. Дмитрий в восемнадцать лет кончил жизнь самоубийством из-за несчастной любви. Мария и Неонила вышли замуж. С родителями остались старшая дочь Людмила, некрасивая и засидевшаяся в девушках, и младшая – прелестная, романтичная, любимица отца Ольга. Чтобы выдать замуж Людмилу, Иван Иванович не пожалел ста тысяч приданого. Мужем Людмилы стал Борис Михайлович Кедрин – в прошлом военный, за дуэли выдворенный из полка, живущий на долги. Младшая, Ольга, родила вне брака мальчика, которого усыновил муж Ольгиной сестры Людмилы Борис Михайлович Кедрин, давший незаконнорождённому младенцу свои отчество и фамилию (В 1965 г. в доме Людмилы Ивановны Кедриной (вдовы поэта) и Светланы Дмитриевны (дочери) появился троюродный брат поэта – художник Вениамин Николаевич Кедрин. Он-то и открыл тайну, что Борис Михайлович усыновил собственного сына). После смерти в 1914 году приёмного отца, Дмитрий остался на попечении матери Ольги Ивановны (он узнал что она его мать только в 1920 ,когда она умерла от тифа), тёти Людмилы Ивановны и бабушки Неонилы Яковлевны. Литературным воспитанием внука занималась бабушка Неонила, весьма начитанная женщина, страстно любившая стихи, привившая Дмитрию любовь к поэзии. Кедрину едва минуло 6 лет, когда семья поселилась в Екатеринославе (Днепропетровске). В юности Кедрин много занимался самообразованием. Изучал не только литературу и историю, но и философию, географию, ботанику. Серьёзно заниматься поэзией Дмитрий начал с 16 лет. Начал печататься в 1924 году в екатеринославской губернской комсомольской газете «Грядущая смена». Учился в Екатеринославском железнодорожном техникуме (1922—1924), но не закончил его по слабости зрения (минус 17). В газете «Грядущая смена» начал работать репортёром. В литературно-художественном журнале при газете печатались не только стихи Кедрина, но и очерки о передовиках промышленного города, а также фельетоны. К 1925 году, когда Кедрин впервые поехал в Москву, его стихи печатались уже в журналах «Молодая гвардия» и «Комсомолия», газетах «Комсомольская правда» и «Юношеская правда». В 1926 году 19-летний Кедрин познакомился с 17-летней Людой Хоренко, приехавшей в Днепропетровск из Жёлтых Вод, а через четыре года женился на ней. «Среднего роста, тонкий и изящный, в белой косоворотке, подпоясанной кавказским ремешком, с волнистыми тёмно-каштановыми волосами, спадающими на высокий лоб, в пенсне, из-за стёкол которого глядели большие задумчивые глаза, с чуть глуховатым низким голосом, сдержанный и скромный, — таким сохранился облик 19-летнего поэта при первой романтической встрече в памяти его жены Людмилы Ивановны. В 1931 вслед за друзьями, поэтами Михаилом Светловым и Михаилом Голодным, переехал в Москву. Честно написал в своей анкете, что в 1929 году был заключён в тюрьму «за недонесение известного контрреволюционного факта» (у его приятеля отец был деникинским генералом, а Кедрин, зная об этом, в органы на него не донёс).За это был осуждён и провёл за решёткой 15 месяцев. После рождения дочери, в декабре 1934 года семья Кедриных переезжает в подмосковный посёлок Черкизово Пушкинского района, где у поэта впервые появляется «рабочий кабинет», закуток за занавеской. Работал в заводской многотиражке «Кузница» мытищинского завода «Метровагонмаш», затем литконсультантом при издательстве «Молодая гвардия» и одновременно внештатным редактором в Гослитиздате. Здесь публикует такие стихотворения, как замеченная Горьким «Кукла» (1932), «Подмосковная осень» (1937), «Зимнее» (1939), баллада «Зодчие» (1938), поэма «Конь» (1940). Произведения Кедрина очень психологичны, обращены к темам историческим, камерным и интимным, он прославлял творцов — создателей вневременной истинной красоты. К пафосу современной ему довоенной действительности поэт был почти равнодушен, за что генсек Союза писателей СССР В.Ставский жёстко критиковал Кедрина и, по свидетельству родственников поэта, даже угрожал ему. В начале Великой Отечественной войны Кедрин хотел добровольцем уйти на фронт, однако в армию его не взяли из-за плохого зрения . Попал на фронт поэт в мае 1943 года.В течение девяти месяцев работал корреспондентом авиационной газеты 6-ой воздушной армии «Сокол Родины» (1942—1944) на Северо-Западном фронте, где публиковал очерки о подвигах лётчиков, а также сатиру под псевдонимом Вася Гашеткин. За время работы во фронтовой газете Дмитрий Борисович прислал домой жене 75 номеров, где было напечатано около ста его стихотворений. В конце 1943 года был награждён медалью «За боевые заслуги». Сразу после войны, летом 1945 года, вместе с группой литераторов ездил в творческую командировку в Молдавию. По дороге домой сосед по купе нечаянно разбил кувшин с мёдом, который Дмитрий Борисович вёз детям, что было истолковано очевидцами как мистический знак скорой беды. 15 сентября на платформе Ярославского вокзала неустановленные лица по непонятной причине едва не столкнули Кедрина под поезд, и лишь вмешательство пассажиров в последний момент уберегло его. Вернувшись вечером домой в Черкизово, поэт в мрачном предчувствии сказал жене: «Это похоже на преследование». Жить ему оставалось три дня. 18 сентября 1945 Дмитрий Кедрин трагически погиб под колёсами пригородного поезда — как считалось, по пути домой из Москвы в Черкизово(по распространённой версии, был выброшен преступниками из тамбура вагона). Считалось, что трагедия произошла неподалёку от Черкизово, между платформой Мамонтовская и станцией Пушкино, либо у платформы Тарасовская, где Кедрин должен был сойти с поезда, возвращаясь из Москвы.Однако необъяснимым образом тело поэта было найдено на следующее утро неподалёку от железнодорожной насыпи на мусорной куче в Вешняках. До сих пор неясно,как Кедрин оказался так далеко, в противоположной стороне от Москвы и от своего дома, на линии, идущей не с Ярославского вокзала, а с Казанского. Несмотря на проведённое УГРО расследование, данных, проясняющих картину происшествия, не получено, виновные лица не установлены. Тайна смерти поэта до сих пор остаётся неразгаданной. В 1944-м, за год до своей трагической гибели, Кедрин глубоко сокрушался: Многие мои друзья погибли на войне. Круг одиночества замкнулся. Мне — скоро сорок. Я не вижу своего читателя, не чувствую его. Итак, к сорока годам жизнь сгорела горько и совершенно бессмысленно. Вероятно, виною этому — та сомнительная профессия, которую я выбрал или которая выбрала меня: поэзия. Похоронен в Москве на Введенском кладбище. В июне 1948 года его сын Олег (родился в 1941 году) утонул в реке Клязьме. Дочь поэта Светлана Дмитриевна Кедрина (р. 1934), поэт, прозаик,художник,известна своими работами по исследованию творчества отца. В 1996 году в Москве (издательство «Янико») вышла её книга воспоминаний об отце «Жить вопреки всему». «В конце 70-х годов, – вспоминает дочь Кедрина Светлана Дмитриевна, – в мытищинскую газету «Путь к победе» пришло письмо от бывшего «лагерника», который писал, что находился в лагере вместе с поэтом Дмитрием Кедриным, умершим весной то ли 1946, то ли 1947 года. Новая легенда стала обрастать подробностями. Да и я сама немало размышляла об этом. Во-первых, в морге маме показали только фотографию, по которой она узнала папу. Во-вторых, ни она, ни мы с братом не видели папу мёртвым. А видели его только товарищи в морге. Гроб на кладбище не открывали. Узнав о письме бывшего «лагерника», мама твёрдо сказала мне: «Знай, Светлана, что могила твоего отца – на Введенском кладбище. Пусть это знают твои дети, внуки и все, кто любит поэзию твоего отца. Прикрепления: Картинка 1 |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |