Главная » 2012 » Сентябрь » 5 » 1 сентября родился Инноке́нтий Фёдорович А́нненский
12:24 1 сентября родился Инноке́нтий Фёдорович А́нненский |
1 сентября родился Инноке́нтий Фёдорович А́нненский (20 августа (1
сентября) 1855, Омск, Российская империя — 30 ноября (13 декабря) 1909,
Санкт-Петербург, Российская империя) — русский поэт, драматург, переводчик. Автор
знаменитого стихотворения «Среди миров».    Скромный, умный, благородный
человек (не зря назвал свой первый сборник «Тихие песни» и опубликовал под
псевдонимом Ник. Т-о, тоесть Никто), знаток Древней Греции. Такой как он было и
его творчество. Среди его стихотворений не много, может быть, ярких, броских, но
вся его поэзия глубокая, красивая,
серьезная и интеллектуальная:
Среди миров
Среди миров, в мерцании
светил
Одной Звезды я повторяю
имя…
Не потому, чтоб я Её
любил,
А потому, что я томлюсь с
другими.
И если мне сомненье
тяжело,
Я у Неё одной молю
ответа,
Не потому, что от Неё
светло,
А потому, что с Ней не
надо света.
Весенний романс
Еще не царствует река,
Но синий лед она уж топит;
Еще не тают облака,
Но снежный кубок солнцем допит.
Через притворенную дверь
Ты сердце шелестом тревожишь…
Еще не любишь ты, но верь:
Не полюбить уже не можешь…
Минута
Узорные тени так зыбки,
Горячая пыль так бела,-
Не надо ни слов, ни улыбки:
Останься такой, как была;
Останься неясной,тоскливой,
Осеннего утра бледней
Под этой поникшею ивой,
На сетчатом фоне теней…
Минута – и ветер, метнувшись,
В узорах развеет листы,
Минута – и сердце, проснувшись,
Увидит, что это – не ты…
Побудь же без слов, без улыбки,
Побудь точно призрак, пока
Узорные тени так зыбки
И белая пыль так чутка…
В вагоне
Довольно дел, довольно слов,
Побудем молча, без улыбок,
Снежит из низких облаков,
А горний свет уныл и зыбок.
В непостижимой им борьбе
Мятутся черные ракиты.
"До завтра,- говорю тебе,-
Сегодня мы с тобою квиты".
Хочу, не грезя, не моля,
Пускай безмерно виноватый,
Глядеть на белые поля
Через стекло с налипшей ватой.
А ты красуйся, ты – гори…
Ты уверяй, что ты простила,
Гори полоской той зари,
Вокруг которой все застыло
Смычок и струны
Какой тяжелый, темный бред!
Как эти выси мутно-лунны!
Касаться скрипки столько лет
И не узнать при свете струны!
Кому ж нас надо? Кто зажег
Два желтых лика, два унылых…
И вдруг почувствовал смычок,
Что кто-то взял и кто-то слил их.
"О, как давно! Сквозь эту тьму
Скажи одно: ты та ли, та ли?"
И струны ластились к нему,
Звеня, но, ластясь, трепетали.
"Не правда ль, больше никогда
Мы не расстанемся?
довольно?.."
И скрипка отвечала да,
Но сердцу скрипки было больно.
Смычок все понял, он затих,
А в скрипке эхо все держалось…
И было мукою для них,
Что людям музыкой казалось.
Но человек не погасил
До утра свеч… И струны пели…
Лишь солнце их нашло без сил
На черном бархате постели.
Свечку внесли
Не мерещится ль вам иногда,
Когда сумерки ходят по дому,
Тут же возле иная среда,
Где живем мы совсем по-другому?
С тенью тень там так мягко слилась,
Там бывает такая минута,
Что лучами незримыми глаз
Мы уходим друг в друга как будто.
И движеньем спугнуть этот миг
Мы боимся, иль словом нарушить,
Точно ухом кто возле приник,
Заставляя далекое слушать.
Но едва запылает свеча,
Чуткий мир уступает без боя,
Лишь из глаз по наклонам луча
Тени в пламя бегут голубое.
Старая шарманка
Небо нас совсем свело с ума:
То огнём, то снегом нас слепило,
И, ощерясь, зверем отступила
За апрель упрямая зима.
Чуть на миг сомлеет в забытьи —
Уж опять на брови шлем надвинут,
И под наст ушедшие ручьи,
Не допев, умолкнут и застынут.
Но забыто прошлое давно,
Шумен сад, а камень бел и гулок,
И глядит раскрытое окно,
Как трава одела закоулок.
Лишь шарманку старую знобит,
И она в закатном мленьи мая
Всё никак не смелет злых обид,
Цепкий вал кружа и нажимая.
И никак, цепляясь, не поймёт
Этот вал, что ни к чему работа,
Что обида старости растёт
На шипах от муки поворота.
Но когда б и понял старый вал,
Что такая им с шарманкой участь,
Разве б петь, кружась, он перестал
Оттого, что петь нельзя, не
мучась?.
Впечатление (Перевод из
Артюра Рембо)
Один из голубых и мягких вечеров…
Стебли колючие и нежный шелк
тропинки,
И свежесть ранняя на бархате
ковров,
И ночи первые на волосах росинки.
Ни мысли в голове, ни слова с губ
немых,
Но сердце любит всех, всех в мире
без изъятья,
И сладко в сумерках бродить мне
голубых,
И ночь меня зовет, как женщина в
объятья…
В своей записной книжке Блок
написал – «ужасно мне понравилось».
Позже Блок запишет в своём дневнике – «шёл по Летнему Саду, усталый,
замученный, вдруг вспомнил Анненского, «Дальние руки», и слёзы набежали на
глаза»
Цитаты из критических статей Иннокентия Анненского:
Поэзия есть в сущности самое яркое
отрицание подлинного страдания.
Поэты говорят обыкновенно об одном
из трех: или о страдании, или о смерти, или о красоте. Крупица страдания должны
быть и в смехе, и даже в сарказме, - иначе поэт их никогда себе не усвоит. Но с
особой охотой поэт симулирует страдание. Симулирует, конечно, как поэт, то есть
творчески, прекрасно, со страстью, с самозабвением, но все же только
симулирует. Из похорон элегии не выкроишь. Надо еще вообразить и пожалеть себя
в гробу.
В учении Толстого есть одно
недоразумение или, может быть, даже противоречие, лишь иллюзорно прикрытое: это
учение, ждущее от людей смирения, само основано на гордыне. Кто смеет встать
между мною и моей правдой?
Природу и жизнь человека не всегда
подчинишь выдумке. Евангелие создало христианство, т. е. целый мир. Толстой
создал толстовщину, которая безусловно ниже даже его выдумки…
Чехов более, чем какой-нибудь
другой русский писатель, показывает мне и вас, и меня, — а себя открывает при
этом лишь в той мере, в какой каждый из нас может проверить его личным опытом.
А между тем у каждого из нас есть в
душе слитый с нашим существом и дорогой для нас символ Христа, символ
оправдавшего нас чуда. Евангелие, или возможность всегда оживить этот символ,
существует, — и с нас этого довольно. А делить две стихии, которые слились в
Евангелии, как они были слиты в Христе, т. е. любовь и чудо, мне, по крайней
мере, претит.
Поистине человек — неблагодарнейшая
из тварей… Чем полнее наливают ему кубок, тем горячее будет он верить, что там
была лишь одна капля и та испарилась, едва успев освежить ему губы.
Стихотворение Николая Гумилева
ПАМЯТИ АННЕНСКОГО
К таким нежданным и певучим бредням
Зовя с собой умы людей,
Был Иннокентий Анненский последним
Из царскосельских лебедей.
Я помню дни: я, робкий, торопливый,
Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
Слегка седеющий поэт.
Десяток фраз, пленительных и
странных,
Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространство
безымянных
Мечтаний - слабого меня.
О, в сумрак отступающие вещи
И еле слышные духи,
И этот голос, нежный и зловещий,
Уже читающий стихи!
В них плакала какая-то обида,
Звенела медь и шла гроза,
А там, над шкафом, профиль Эврипида
Слепил горящие глаза.
...Скамью я знаю в парке; мне
сказали,
Что он любил сидеть на ней,
Задумчиво смотря, как сини дали
В червонном золоте аллей.
Там вечером и страшно и красиво,
В тумане светит мрамор плит,
И женщина, как серна боязлива,
Во тьме к прохожему спешит.
Она глядит, она поет и плачет,
И снова плачет и поет,
Не понимая, что всё это значит,
Но только чувствуя - не тот.
Журчит вода, протачивая шлюзы,
Сырой травою пахнет мгла,
И жалок голос одинокой музы,
Последней - Царского Села.
Из книги Петра
Вайля «Стихи про меня»
В отношении к смерти, вероятно,
сказывалась закалка античника: Анненский перевел и прокомментировал всего
Еврипида, сам писал драмы на античные сюжеты. Древние воспринимали смерть не
так, как люди Нового времени. Для нас смерть — прежде всего то, что случается с
другими. Во-вторых — то, что вынесено за скобки жизни: сначала идет одно, потом
приходит другое. Смерть — это не мы. Для них — все неразрывно вместе: а чем же
еще может оканчиваться бытие?
Обрести бы этот взгляд на собственную жизнь со
стоических вершин — как у Марка Аврелия: "Сел, поплыл, приехал,
вылезай".
Называя его "очарователем ума" и
"иронистом", Маковский пишет: "Я бы назвал "мистическим
безбожием" это состояние духа, отрицающего себя во имя рассудка и вечно
настороженного к мирам иным". Сам Анненский подтверждает: "В небе ли
меркнет звезда, / Пытка ль земная все длится: / Я не молюсь никогда, / Я не
умею молиться".
Для человека, который тоже не умеет (или еще
не научился) молиться, — утешение. Благодарное чувство солидарности.
Сергей Маковский об Иннокентии Анненском
Он был весь неповторим и
пленителен. Таких очарователей
ума - не подберу другого определения - я не
встречал и, вероятно, уж не встречу. Как
мыслитель на редкость общительный, он обладал
высшим даром общения:
умел
говорить и слушать
одинаково чутко. Не
будучи красноречив в
обычном,"ораторском", смысле,
он достигал, если можно так
сказать, полноречия
необычайного. Слово его
было непосредственно-остро и,
однако, заранее
обдуманно и взвешенно:
вскрывало не процесс
мышления, а образные
итоги мысли. Самое неожиданное замечание - да еще
облеченное в шутливую
форму(вкус
"ирониста", каким он
себя упорно называл,
удерживал его от
серьезничания, хотя бы и по
серьезнейшему поводу) - возникало
из глубины мироощущения. Мысль
его звучала, как хорошая музыка: любая тема обращалась в блестящую вариацию
изысканным "контрапунктом метафор" самим
слуховым подбором слов. Вы никогда не знали, задавая вопрос, что он
скажет, но знали наперед, что сказанное
будет ново и ценно, отметит грань, от других скрытую, и в то же время отразит
загадочную сущность его, Анненского.
Профессор Б. Е. Райков, бывший ученик VIII
Санкт-Петербургской гимназии, писал в своих воспоминаниях об Иннокентии
Анненском:
…о его поэтических опытах в ту пору
решительно ничего не было известно. Его знали лишь как автора статей и заметок
на филологические темы, а свои стихи он хранил про себя и ничего не печатал,
хотя ему было в ту пору уже лет под сорок. Мы, гимназисты, видели в нем только
высокую худую фигуру в вицмундире, которая иногда грозила нам длинным белым
пальцем, а в общем, очень далеко держалась от нас и наших дел.Анненский был
рьяный защитник древних языков и высоко держал знамя классицизма в своей
гимназии. При нем наш рекреационный зал был весь расписан древнегреческими
фресками, и гимназисты разыгрывали на праздниках пьесы Софокла и Еврипида на
греческом языке, притом в античных костюмах, строго выдержанных в стиле эпохи.
Биография
Иннокентий Фёдорович Анненский
родился 20 августа (1 сентября) 1855 года в Омске, в семье государственного
чиновника Фёдора Николаевича Анненского (умер 27 марта 1880 года) и Наталии
Петровны Анненской (умерла 25 октября 1889 года). Его отец был начальником
отделения Главного управления Западной Сибири. Когда Иннокентию было около пяти
лет, отец получил место чиновника по особым поручениям в Министерстве
внутренних дел, и семья из Сибири вернулась в Петербург, который ранее покинула
в 1849 году.
Слабый здоровьем, Анненский учился
в частной школе, затем — во 2-й петербургской прогимназии (1865—1868). С 1869
года он два с половиной года обучался в частной гимназии В. И. Беренса. Перед
поступлением в университет, в 1875 году он жил у своего старшего брата Николая,
энциклопедически образованного человека, экономиста, народника, помогавшего
младшему брату при подготовке к экзамену и оказывавшего на Иннокентия большое
влияние.
По окончании в 1879 году
историко-филологического факультета Петербургского университета служил
преподавателем древних языков и русской словесности. Был директором коллегии
Галагана в Киеве, затем VIII гимназии в Санкт-Петербурге и гимназии в Царском
Селе. Чрезмерная мягкость, проявленная им, по мнению начальства, в тревожное
время 1905—1906 годов, была причиной его удаления с этой должности. В 1906 году
он был переведён в Санкт-Петербург окружным инспектором и оставался в этой
должности до 1909 года, когда он незадолго до своей смерти вышел в отставку.
Читал лекции по древнегреческой литературе на Высших женских курсах. В печати
выступил с начала 1880-х годов научными рецензиями, критическими статьями и
статьями по педагогическим вопросам. С начала 1890-х годов занялся изучением
греческих трагиков; выполнил в течение ряда лет огромную работу по переводу на
русский язык и комментированию всего театра Еврипида. Одновременно написал
несколько оригинальных трагедий на еврипидовские сюжеты и «вакхическую драму»
«Фамира-кифарэд» (шла в сезон 1916—1917 на сцене Камерного театра). Переводил
французских поэтов-символистов (Бодлер, Верлен, Рембо, Малларме, Корбьер, А. де
Ренье, Ф. Жамм и др.).
30 ноября (13 декабря) 1909 года
Анненский скоропостижно скончался на ступеньках Царскосельского вокзала в
Санкт-Петербурге. Умер он внезапно, от разрыва сердца, в половину восьмого
вечера, 13 декабря. Возвращался в Царское Село, отпустил извозчика, начал
подниматься по ступеням и упал. Такой смерти Анненский не желал, говорил, что
умирать надо медленно, лёжа в своей кровати, окружённым домочадцами, чтобы было
время примириться с Богом. «Внезапно умереть – это всё равно, что уйти из
ресторана не расплатившись», – говорил он. Хоронили его в Царском Селе,
отпевали в церкви при гимназии, в которой он служил. Похоронен на Казанском
кладбище.
Сын Анненского, филолог и поэт
Валентин Анненский-Кривич, издал его «Посмертные стихи» (1923).
Анненский написал четыре пьесы —
«Меланиппа-философ», «Царь Иксион», «Лаодамия» и «Фамира-кифаред» — в
древнегреческом духе на сюжеты утерянных пьес Еврипида и в подражание его
манере.
Анненский перевёл на русский язык
полное собрание пьес великого греческого драматурга Еврипида. Также выполнил
стихотворные переводы работ Горация, Гете, Мюллера, Гейне, Бодлера, Верлена,
Рембо, Ренье.
Литературное влияние Анненского на
возникшие вслед за символизмом течения русской поэзии (акмеизм, футуризм) очень
велико. Стихотворение Анненского «Колокольчики» по праву может быть названо
первым по времени написания русским футуристическим стихотворением. Влияние
Анненского сильно сказывается на Пастернаке и его школе и многих других. В
своих литературно-критических статьях, частично собранных в двух «Книгах
отражений», Анненский даёт блестящие образцы русской импрессионистической
критики, стремясь к истолкованию художественного произведения путём
сознательного продолжения в себе творчества автора. Следует отметить, что уже в
своих критико-педагогических статьях 1880-х годов Анненский задолго до
формалистов призывал к постановке в школе систематического изучения формы
художественных произведений.
|
|
|
| Всего комментариев: 0 | |