Главная » 2012 Октябрь 24 » 14 октября родился Нау́м Моисе́евич Коржа́вин
06:33 14 октября родился Нау́м Моисе́евич Коржа́вин |
14 октября родился Нау́м Моисе́евич Коржа́вин (настоящая
фамилия — Ма́ндель; 14 октября 1925, Киев, УССР) — российский
поэт, прозаик, переводчик и драматург (эмигрировал в 1974 в США, живёт в
городе Бостон). Среди широких масс известен, прежде всего стихотворением «Вариации
из Некрасова»:
Как в тот
незапамятный год -
Коня на скаку
остановит,
В горящую избу
войдет.
Ей жить бы хотелось
иначе,
Носить драгоценный
наряд...
Но кони - всё скачут
и скачут.
А избы - горят и
горят.
  Другие замечательные стихи
Коржавина:
ТРУБАЧИ
Я с детства мечтал, что трубач затрубит,
И город проснется под цокот копыт,
И все прояснится открытой борьбой:
Враги - пред тобой, а друзья - за тобой.
И вот самолеты взревели в ночи,
И вот протрубили опять трубачи,
Тачанки и пушки прошли через грязь,
Проснулось геройство, и кровь пролилась.
Но в громе и славе решительных лет
Мне все ж не хватало заметных примет.
Я думал, что вижу, не видя ни зги,
А между друзьями сновали враги.
И были они среди наших колонн,
Подчас знаменосцами наших знамен.
Жизнь бьет меня часто. Сплеча. Сгоряча.
Но все же я жду своего трубача.
Ведь правда не меркнет, и совесть - не спит.
Но годы уходят, а он - не трубит.
И старость подходит. И хватит ли сил
До смерти мечтать, чтоб трубач затрубил?
А может, самим надрываться во мгле?
Ведь нет, кроме нас, трубачей на земле.
** Мне без тебя так трудно жить, А ты - ты дразнишь и тревожишь. Ты мне не можешь заменить Весь мир... А кажется, что можешь. Есть в мире у меня свое: Дела, успехи и напасти. Мне лишь тебя недостает Для полного людского счастья. Мне без тебя так трудно жить: Все - неуютно, все - тревожит... Ты мир не можешь заменить. Но ведь и он тебя - не может.
**
Он любит её, а она его нет
Столетья сменяются, вьюги метут,
различными думами люди живут.
Но так же упрямо во все времена
его почему-то не любит она.
А он - и страдает, и очень влюблен...
Но только, позвольте, да кто ж это он?
Кто? - Может быть, рыцарь, а
может, поэт,
но факт, что она - его счастье
и свет.
Что в
ней он нашел озаренье свое,
что страшно остаться ему без нее.
Но сделать не может он здесь
ничего...
Кто ж это она, что не любит
его?
Она? - Совершенство. К тому же она
его на земле понимает одна.
Она всех других и нежней, и
умней.
А он лучше всех это чувствует в
ней.
Но все-таки, все-таки тысячу лет
он любит ее, а она его - нет.
И все же ей по сердцу больше
другой -
не столь одержимый, но все ж
неплохой.
Хоть этот намного скучнее того
(коль древняя песня не лжет про него).
Но песня все так же звучит и
сейчас,
а я ведь о песне веду свой
рассказ.
Признаться, я толком и сам не пойму:
ей по сердцу больше другой. Почему?
Так глупо зачем выбирает она?
А может, не скука ей вовсе
страшна?
А просто как люди ей хочется жить,
и холодно ей озареньем служить.
Быть может... Не знаю. Ведь я
же не Бог.
Но в песне об этом - ни слова, молчок.
А может и рыцарь вздыхать устает.
И сам наконец от нее отстает.
И тоже становится этим другим -
не столь одержимым, но все ж
неплохим.
И слышит в награду покорное:
"да"...
Не знаю. Про то не поют никогда.
Не знаю как в песне, а в жизни
земной
и то, и другое случалось со
мной.
Так что ж мне обидно, что тысячи лет
он любит ее, а она его - нет?
***
Я в сказки не верю. Не те уже
года мне.
И вдруг оказалось, что сказка
нужна мне,
Что, внешне смирившись, не
верящий в чудо,
Его постоянно искал я повсюду.
Искал напряженно, нигде не
встречая,
Отсутствие сказки всегда
ощущая...
Все это под спудом невидное
крылось,
И все проявилось, лишь ты
появилась.
**
От правд, затмивших правду
дней,
От лжи, что станет их итогом,
Одно спасенье - стать умней,
Сознаться в слабости своей
И больше зря не спорить с Богом.
**
Не надо, мой милый, не сетуй
На то, что так быстро ушла.
Нежданная женщина эта
Дала тебе все, что смогла.
Ты долго тоскуешь на свете,
А всё же еще не постиг,
Что молнии долго не светят,
Лишь вспыхивают на миг.
***
Зависть
Можем строчки нанизывать
Посложнее, попроще,
Но никто нас не вызовет
На Сенатскую площадь.
И какие бы взгляды вы
Ни старались выплёскивать,
Генерал Милорадович
Не узнает Каховского.
Пусть по мелочи биты вы
Чаще самого частого,
Но не будут выпытывать
Имена соучастников.
Мы не будем увенчаны...
И в кибитках, снегами,
Настоящие женщины
Не поедут за нами.
**
От судьбы никуда не уйти,
Ты доставлен по списку, как
прочий.
И теперь ты укладчик пути,
Матерящийся чернорабочий.
А вокруг только посвист зимы,
Только поле, где воет волчица,
Чтобы в жизни ни значили мы,
А для треста мы все единицы.
Видно, вовсе ты был не герой,
А душа у тебя небольшая,
Раз ты злишься, что время
тобой,
Что костяшкой на счётах играет.
**
Русской интеллигенции
Вьюга воет тончайшей свирелью,
И давно уложили детей...
Только Пушкин читает ноэли
Вольнодумцам неясных мастей.
Бьют в ладоши и «браво». А
вскоре
Ветер севера трупы качал.
С этих дней и пошло твоё горе,
Твоя радость, тоска и печаль.
И пошло - сквозь снега и
заносы,
По годам летних засух и гроз...
Сколько было великих вопросов,
Принимавшихся всеми всерьёз?
Ты в кровавых исканьях
металась,
Цель забыв, затеряв вдалеке,
Но всегда о хорошем мечтала
Хоть за стойкою вдрызг в кабаке
-
Трижды ругана, трижды воспета.
Вечно в страсти, всегда на
краю...
За твою необузданность эту
Я, быть может, тебя и люблю.
Я могу вдруг упасть, опуститься
И возвыситься дух затая,
Потому что во мне будет биться
Беспокойная жилка твоя.
Биография
Наум Мандель родился 14 октября
1925 года в Киеве в еврейской семье (его дед был цадиком). Рано увлёкся
поэзией. Учился в киевской школе. Перед войной, по его собственным
воспоминаниям, был исключён из неё «из-за конфликта с директором». Ещё в Киеве
молодого поэта заметил Николай Асеев, который затем рассказал о нём в
московской литературной среде. В начале Великой Отечественной войны Мандель
эвакуировался из Киева. В армию не попал по причине сильной близорукости.
В 1944 году Мандель приехал в
Москву и попытался поступить в Литературный институт им. А. М. Горького, но
попытка оказалась неудачной.В 1945 году Мандель всё же поступил в Литературный
институт. Среди его соседей по комнате в общежитии были, в частности, Расул
Гамзатов и Владимир Тендряков.
В конце 1947 года, в разгар
сталинской кампании по «борьбе с космополитизмом», молодого поэта арестовали.
Коржавин рассказывал, что в момент ареста Гамзатов спал, кажется после пьянки,
но вдруг проснулся и воскликнул: «Эмка ! Ты куда?!» Около восьми месяцев он
провёл в изоляторе Министерства госбезопасности СССР и в Институте им.
Сербского. В результате Наум был осуждён постановлением Особого Совещания (ОСО)
при МГБ и приговорён к ссылке как «социально опасный элемент». Осенью 1948 года
был выслан в Сибирь, около трёх лет провёл в селе Чумаково. В 1951—1954 годах
отбывал ссылку в Караганде. В этот период закончил горный техникум и в 1953
году получил диплом штейгера.
В 1954 году, после амнистии,
получил возможность и вернулся в Москву. В 1956 году был реабилитирован.
Восстановился в Литературном институте и окончил его в 1959 году.
Ещё с 1954 года поэт
зарабатывал себе на жизнь переводами, в период «оттепели» начал публиковать
собственные стихи в журналах. Более широкую известность ему принесла публикация
подборки стихов в поэтическом сборнике «Тарусские страницы» (1961).
В 1963 году вышел сборник
Коржавина «Годы», куда вошли стихи 1941—1961 годов. В 1967 году Театр им. К. С.
Станиславского поставил пьесу Коржавина «Однажды в двадцатом».
Помимо официальных публикаций,
в творчестве Коржавина была и подпольная составляющая — многие его стихи
распространялись в самиздатовских списках. Во второй половине 1960-х Коржавин
выступал в защиту «узников совести» Даниэля и Синявского, Галанскова и
Гинзбурга. Эти обстоятельства привели к запрету на публикацию его произведений.
Конфликт Коржавина с властями
СССР обострялся, и в 1973 году, после допроса в прокуратуре, поэт подал
заявление на выезд из страны, объяснив свой шаг «нехваткой воздуха для жизни».
Коржавин уехал в США и обосновался в Бостоне. Был включён В.Максимовым в число
членов редколлегии «Континента», продолжая поэтическую работу. В 1976 году во
Франкфурте-на-Майне (ФРГ) вышел сборник стихов Коржавина «Времена», в 1981 году
там же — сборник «Сплетения».
В постперестроечную эпоху у
Коржавина появилась возможность приезжать в Россию и проводить поэтические
вечера. Первый раз он приехал в Москву по личному приглашению Окуджавы во
второй половине 1980-х годов. Первое место, где он тогда выступал, был Дом
Кино. Зал был заполнен, на боковые балкончики поставлены дополнительные стулья,
взятые из кабинетов работников. Когда Коржавин и Окуджава вышли на сцену, весь
зал не сговариваясь поднялся и стоя аплодировал. Коржавин плохо видел, и
Окуджава, наклонясь к нему, сказал, что зал встал. Было видно, как Коржавин
смутился. Потом читал стихи, отвечал на вопросы. Читал стихи по памяти, по
книге он не мог читать из-за слабости зрения; или в очень больших специальных
очках. Тогда из зала выходили известные актёры, пришедшие на встречу в качестве
зрителей, и читали по его книге без подготовки, сразу, первое попавшееся
стихотворение, на котором раскрывался сборник. Первым вышедшим без всякого
приглашения из зала на сцену и вызвавшимся читать стихи был артист театра
«Современник» Игорь Кваша, за ним стали подниматься другие.
Как и многие эмигранты из СССР,
на Западе Коржавин оказался на правом фланге политического спектра. В
публицистике резко выступал не только против коммунизма, но и против западных
«друзей СССР», а также против всех форм социализма и революционного движения
(«Психология современного энтузиазма», «За чей счёт? (Открытое письмо Генриху
Бёллю)»). Определял себя как либерального консерватора или «свирепого
либерала». В спорах «русофобов» и «русофилов» занимал «русофильскую» позицию,
отстаивал традиции русской культуры. В публицистике 1990-х — 2000-х выступал
как против коммунизма, так и против радикального либерализма, который упрекал в
непродуманной и безответственной политике. В литературоведческих статьях
отстаивал традиционную культуру, защищал христианскую мораль в искусстве,
настаивал на необходимости глубокого человеческого содержания художественного
произведения. Коржавин протестовал против романтической и авангардистской
традиции презрения к обывателю, настаивал на том, что литература существует для
читателя и должна к нему обращаться.
Именно искусство, стремящееся к
гармонии, по Коржавину, удовлетворяет подлинную художественную потребность:
«Прекрасное, то есть искусство, не должно подчиняться требованию полезности не
потому, что это примитивно и стыдно, а потому, что оно и так полезно, если оно
на самом деле искусство». Если стремление к гармонии отсутствует, искусство
превращается в простое самоутверждение. С этих позиций Коржавин пересматривал
наследие «серебряного века», высказывая упрёки даже в адрес Блока («Игра с
дьяволом») и Ахматовой («Анна Ахматова и „серебряный век"»). Резко критиковал
поэзию Бродского, высмеивал его культ в интеллектуальной среде («Генезис „стиля
опережающей гениальности", или миф о великом Бродском»).
Плотная, скупая на образность,
обретающая благодаря абстрактности политическую и нравственную силу, лирика
Коржавина возникла из пережитого, от увиденной им подлости и тьмы, но также из
веры в благородство и свет (Вольфганг Казак).
Прикрепления: Картинка 1 · Картинка 2 |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |