Главная » 2012 » Август » 17 » 14 августа родился Дми́трий Серге́евич Мережко́вский
06:40
14 августа родился Дми́трий Серге́евич Мережко́вский
14 августа родился Дми́трий Серге́евич Мережко́вский (2 (14) августа 1865, Санкт-Петербург, Российская империя — 9 декабря 1941, Париж, Франция) — русский писатель, поэт, критик, переводчик, историк, религиозный философ, общественный деятель. Муж поэтессы Зинаиды Гиппиус.
Д. С. Мережковский, яркий представитель Серебряного века, вошёл в историю как один из основателей русского символизма, основоположник нового для русской литературы жанра историософского романа, один из пионеров религиозно-философского подхода к анализу литературы, выдающийся эссеист и литературный критик. Мережковский (начиная с 1914 года, когда его кандидатуру выдвинул академик Н. А. Котляревский) неоднократно претендовал на соискание Нобелевской премии; был близок к ней и в 1933 году (когда лауреатом стал И. А. Бунин).
Спорные философские идеи и радикальные политические взгляды Д. С. Мережковского вызывали резко неоднозначные отклики; тем не менее, даже оппоненты признавали в нём выдающегося писателя, жанрового новатора и одного из самых оригинальных мыслителей XX века.
 
Из поэзии Мережковского:
 
 ЛЮБОВЬ-ВРАЖДА.
 
 Мы любим и любви не ценим,
 И жаждем оба новизны,
 Но мы друг другу не изменим,
 Мгновенной прихотью полны.
 
 Порой, стремясь к свободе прежней,
 Мы думаем, что цепь порвем,
 Но каждый раз все безнадежней
 Мы наше рабство сознаем.
 
 И не хотим конца предвидеть,
 И не умеем вместе жить,-
 Ни всей душой возненавидеть,
 Ни беспредельно полюбить.
 
 О, эти вечные упреки!
 О, эта хитрая вражда!
 Тоскуя - оба одиноки,
 Враждуя - близки навсегда.
 
 В борьбе с тобой изнемогая
 И все ж мучительно любя,
 Я только чувствую, родная,
 Что жизни нет, где нет тебя.
 
 С каким коварством и обманом
 Всю жизнь друг с другом спор ведем,
 И каждый хочет быть тираном,
 Никто не хочет быть рабом.
 
 Меж тем, забыться не давая,
 Она растет всегда, везде,
 Как смерть, могучая, слепая
 Любовь, подобная вражде.
 
 Когда другой сойдет в могилу,
 Тогда поймет один из нас
 Любви безжалостную силу -
 В тот страшный час, последний час!
 
СТАРОСТЬ
 
 
Чем больше я живу — тем глубже тайна жизни,
 Тем призрачнее мир, страшней себя я сам,
 Тем больше я стремлюсь к покинутой отчизне,
 К моим безмолвным небесам.
 
 Чем больше я живу — тем скорбь моя сильнее
 И неотзывчивей на голос дальних бурь,
 И смерть моей душе все ближе и яснее,
 Как вечная лазурь.
 
 Мне юности не жаль: прекрасней солнца мая
 Мой золотой сентябрь, твой блеск и тишина.
 Я не боюсь тебя, приди ко мне, святая,
 О, Старость, лучшая весна!
 
 Тобой обвеянный, я снова буду молод
 Под светлым инеем безгрешной седины,
 Как только укротит во мне твой мудрый холод
 И боль, и бред, и жар весны.
 
Цитаты и мысли
 
Сильны только те, кто, видя одну истину,слепы для другой.
 
Мифы ловят богов как сети — рыбу. Люди плохие рыбаки: боги уходят от них. Но и пустой миф всё ещё пахнет Богом, как пустая сеть — рыбой.
 
У буддистов есть легенда: Сакья-Муни много лет сидел в пустыне, неподвижный, вперив взор в небо, не видя земли. Он созерцал вечное, он был близок к нирване. Протянутая рука его окостенела, и в ладони ласточки, принимая отшельника за камень или дерево, свили гнездо. Они прилетали к нему каждую весну. Но однажды улетели и уже более не вернулись. И тот, кто умертвил в себе все желания и волю, кто не страдал и не думал, кто погружался в блаженное спокойствие нирваны, кому завидовали боги, — увидев, что ласточек нет, заплакал о них.
 Таково человеческое сердце: оно не может достигнуть полного спокойствия и мудрости, потому что оно не может не любить. И кто знает — эта слабость его не есть ли величайшая сила?
 
Если ты сердишься на кого-нибудь, — советует он Марк Аврелий, — представь себе этого человека мертвым, лежащим в гробу, и ты простишь его». Таким образом сознание ничтожества нашей борьбы, страх смерти переходит в жалость к людям. «Помни об одном: через очень короткое время и ты и он — вы оба умрете, а потом скоро даже имена ваши исчезнут
 
…был честен и ленив - два главных свойства, которые мешают людям приобретать деньги.
 
Христос таится в язычестве, в христианстве открывается. Христианство есть Откровение, Апокалипсис язычества. Слепые солнца не видят, но теплоту его чувствуют. Христос язычников — солнце слепых.
 
Любовь иногда, в самом деле, безжалостна; жалость всегда как будто любовна.
 
Христианская мудрость есть бегство от людей в природу, уединение в Боге. Языческая мудрость есть то же бегство в природу, но уединение в самом себе, в своем переродившемся, обожествленном «я».
 
Полчеловека нельзя спасти, можно - только всего; и полчеловечества - нельзя, можно только все.
 
Кто из любивших не чувствовал этого неземного предела земной любви - материнской нежности в ласках возлюбленной? Мать и Невеста - две на земле, а на небе - Одна: одна Звезда любви, восходящая утром и вечером.
 
Когда нашли мумию фараона Рамзеса Великого, то завернули ее в газетный лист "Temps" и привезли в Каир в извозчичьей карете; таможенный чиновник взвесил ее на весах и, " не найдя соответственной пошлины в списке тарифов, применил к ней правило о ввозе соленой трески".
 
Санчо-поэт импровизирует что-то в роде маленькой лирической оды в честь бога сна, которому он так усердно поклоняется: «Пока я сплю, нет у меня ни страха, ни надежды, ни горя, ни радости. Да будет благословен тот, кто изобрел сон, — покров, который скрывает все человеческие мысли, пища, которая насыщает голодных, влага, которая утоляет жаждущих, огонь, который согревает озябших, прохлада, которая спасает от жгучего зноя, — словом, всемирная монета, на которую можно купить все, что угодно, и весы, на которых уравниваются император и пастух, мудрец и дурак».
 
Я знаю, что умру, и перед этим единственным знанием все остальные знания ничтожны, ненужны, потому что не избавляют меня от смерти, не отрицают, а утверждают смерть. Чем больше я знаю, тем больше постигаю смерть...
 
Впечатление от моря не сравнимо ни с чем и всегда ново. Нельзя налюбоваться изменчивостью и постоянством «свободной стихии». Каждое мгновение она принимает новые оттенки, у нее нет мертвенной неподвижности гор: она живет. И вместе с тем, от первого дня творения и до последнего, море остается таким, как было — оно неизменно.
 В природе нет ничего величественнее простой черты горизонта там, где вода сливается с небом. Все другие, более сложные линии и очертания на земле, как бы они ни были прекрасны, кажутся ничтожными перед этим величайшим, доступным для людей, символом бесконечности.
 
Достоевский роднее, ближе нам. Он жил среди нас, в нашем печальном, холодном городе; он не испугался сложности современной жизни и ее неразрешимых задач, не бежал от наших мучений, от заразы века. Он любит нас просто, как друг, как равный, — не в поэтической дали, как Тургенев, и не с высокомерием проповедника, как Лев Толстой. Он — наш, всеми своими думами, всеми страданиями. Толстой слишком презирает «гнилое» интеллигентное общество, чувствует слишком глубокое отвращение к слабостям грешных людей. Он отталкивает, пугает своим презрением, своею грубостью в суждении о том, что все-таки останется людям дорого и свято, несмотря ни на какие нападки. Достоевский в некоторые минуты ближе нам, чем те, с кем мы живем и кого любим, — ближе, чем родные и друзья. Он — товарищ в болезни, сообщник не только в добре, но и во зле, а ничто так не сближает людей, как общие недостатки. Он знает самые сокровенные наши мысли, самые преступные желания нашего сердца. У него встречаешь тайные мысли, которых не решился бы высказать не только другу, но и самому себе. И когда такой человек, исповедавший наше сердце, все-таки прощает нас, когда он говорит: «Верьте в добро, в Бога, в себя», — это больше, чем эстетический восторг перед красотой; больше, чем высокомерная проповедь чуждого пророка.
 
 
О Мережковском
 
Биография
Дмитрий Сергеевич Мережковский родился в дворянской семье нетитулованного рода Мережковских. Отец, Сергей Иванович Мережковский (1823—1908), служил в Дворцовой конторе при Александре II в должности столоначальника; он вышел в отставку в 1881 году в чине тайного советника.
Мать писателя — Варвара Васильевна Мережковская, урождённая Чеснокова, дочь управляющего канцелярией петербургского обер-полицмейстера(известно, что в числе её предков были князья Курбские), — обладала  «редкостной красотой и ангельским характером», умело управляя сухим, эгоистичным (но при этом боготворившим её) мужем и по возможности потакая детям, которым тот отказывал в любых проявлениях ласки и теплоты
Предки Мережковского по отцовской линии были выходцами с Украины. Фёдор Мережки служил войсковым старшиной в городе Глухове. Дед, Иван Фёдорович, в последних годах XVIII века, в царствование императора Павла I, приехал в Петербург и в качестве дворянина поступил младшим чином в Измайловский полк. В семье Мережковских было шестеро сыновей и три дочери.
Обстановка в доме Мережковских была простая, стол «не изобиловал», в доме царил режим бережливости: отец таким образом заранее отучал детей от распространённых пороков — мотовства и стремления к роскоши..
В 1876 году Д. С. Мережковский начал обучение в Третьей классической гимназии Петербурга.
В 1880 году отец, воспользовавшись знакомством с графиней С. А. Толстой, приятельницей знаменитого писателя, привёл сына к Ф. М. Достоевскому, в дом на Кузнечном переулке. Юный Мережковский (как сам вспоминал позже) читал, «краснея, бледнея и заикаясь», Достоевский слушал «с нетерпеливою досадою» и затем произнёс: «Слабо… слабо… никуда не годится… чтобы хорошо писать, страдать надо, страдать». «Нет, пусть уж лучше не пишет, только не страдает!» — поспешил испуганно возразить отец. Оценка писателя глубоко «оскорбила и раздосадовала Мережковского».
В 1880 году в журнале «Живописное обозрение» под редакцией А. К. Шеллера-Михайлова состоялся литературный дебют Мережковского: здесь были опубликованы стихотворения «Тучка» и «Осенняя мелодия» .
 Осенью 1882 года Мережковский побывал на первых выступлениях С. Я. Надсона, тогда — юнкера Павловского военного училища, и под впечатлением от услышанного, написал ему письмо. Так произошло знакомство двух начинающих поэтов, переросшее в крепкую дружбу, скрепленную глубокими, почти родственными чувствами. Обоих, как отмечали позже исследователи, связывала некая личная тайна, имевшая отношение к страху перед страданиями и смертью, стремлению к «обретению действенной веры, способной этот страх преодолеть». Две смерти — Надсона в 1887 году, и матери два года спустя — явились сильнейшим ударом для Мережковского: он потерял двух самых для себя близких людей.
В 1896 году тридцатилетний Мережковский уже фигурировал в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона как «известный поэт». Впоследствии многие его стихотворения были положены на музыку А. Т. Гречаниновым, С. В. Рахманиновым, А. Г. Рубинштейном, П. И. Чайковским и другими композиторами.
В 1884 году Мережковский поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. Здесь будущий писатель увлекся философией, проявил интерес к современной французской литературе.
В 1888 году Д. С. Мережковский, защитив весной дипломное сочинение о Монтене, окончил университет и решил посвятить себя исключительно литературному труду.
В 1886 году Мережковский перенес тяжелую болезнь (о подробностях которой ничего не известно); это произвело на него сильное впечатление и послужило одной из главных причин «поворота к вере». В начале мая 1888 года, по окончании университета, Мережковский предпринял путешествие по югу России: сначала в Одессу, оттуда морем — в Сухуми, потом по Военно-Грузинской дороге в Боржом.В Боржоме Мережковский познакомился с девятнадцатилетней Зинаидой Гиппиус. Оба испытали ощущение полного духовного и интеллектуального единения, уже 8 января 1889 года, в Тифлисе обвенчались, а вскоре переехали в Петербург.
Этот союз продержался ждо самой смерти Дмитрия Сергеевича,но был разбавлен романами с обеих сторон (особенно Гиппиус) и даже продолжительное времяони жили втроем с Дмитрием Философовым.Хотя что там были за отношения современники не очень поняли.
В конце 1880-х и в 1890-е годы супруги много путешествовали по Европе. Мережковский переводил с греческого и латыни античные трагедии, выступал в качестве критика, печатался в таких изданиях, как «Северный вестник», «Русское обозрение», «Труд».
       В 1892 г. Д.С Мережковский выступает с лекцией «О причинах упадка и новых течениях в современной русской литературе», где дает первое теоретическое обоснование символизма: он утверждал, что именно «мистическое содержание», язык символа и импрессионизм расширят «художественную впечатлительность» современной русской словесности. А незадолго до выступления выходит его сборник стихотворений «Символы», который и дал имя новому поэтическому направлению.
       С 1899 г. у Мережковского начинается период поворота в мировоззрении. Его занимают вопросы христианства о соборной церкви.
       Осенью 1901 г. у З. Гиппиус зародилась идея создания общества людей религии и философии для «свободного обсуждения вопросов церкви и культуры». Так возникли знаменитые в начале века религиозно-философские собрания, основной темой которых было утверждение, что возрождение России может совершиться только на религиозной основе. Эти собрания проходили вплоть до 1903 г. с разрешения обер-прокурора Священного Синода К.П. Победоносцева и при участии священнослужителей.
       Много времени Мережковский уделял работе над исторической прозой, в частности трилогией «Христос и антихрист», центральная идея которой — борьба двух принципов, языческого и христианского, и призыв к утверждению нового христианства (так называемого третьего завета, идея которого и обсуждалась на религиозно-философских собраниях), где «земля небесная, а небо земное».
       Первый роман трилогии «Смерть богов. Юлиан Отступник» вышел в свет в 1896 г. В 1901 г. была издана вторая часть — «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи». Завершающий роман — «Антихрист. Петр и Алексей» — вышел в 1905 г.
В 1911-1913 г.г. книжным товариществом О. Вольфа было издано семнадцатитомное собрание сочинений Мережковского, а в 1914 г. Д. Сытин выпустил двадцатичетырехтомное. Проза Мережковского переводилась на многие языки и была популярна в Европе.
       В 1917 г. Мережковские еще жили в России. В канун революции она виделась поэту в образе «грядущего хама». Уже после Октябрьской революции, прожив два года в Советской России, он утвердился во мнении, что большевизм — это нравственная болезнь, следствие кризиса европейской культуры. Мережковские надеялись на свержение большевистского режима, но, узнав о поражении Колчака в Сибири и Деникина на юге, решились бежать из Петрограда. В конце 1919 г. Мережковский добивается мандата на чтение лекций в красноармейских частях. Затем в январе 1920 г. он и З. Гиппиус переходят на территорию, оккупированную Польшей. В Минске поэт читает лекции для русских эмигрантов. После того, как Польша подписала перемирие с Россией и, убедившись, что «русскому делу» в Варшаве положен конец, Мережковские выехали в Париж. Они поселились в квартире, которая была у них с дореволюционных времен, и установили знакомство и старые связи с русскими эмигрантами. В 1927 г. Мережковские организовали литературное и религиозно-философское общество «Зеленая лампа», президентом которого стал Г. Иванов. Общество сыграло видную роль в интеллектуальной жизни первой русской эмиграции и соединило лучших представителей русской зарубежной интеллигенции. Общество прекратило свои собрания с началом Второй мировой войны в 1939 г. В 1931 г. Мережковский был выдвинут на получение Нобелевской премии, но она досталась И. Бунину. В русской среде Мережковских не любили; неприязнь вызвала их поддержка Гитлера, чей режим им казался более приемлемым, чем сталинский. В июне 1940 г., за десять дней до оккупации немцами Парижа, Мережковский и Гиппиус переехали в Биарриц на юге Франции.
       Умер Д.С. Мережковский 9 декабря 1941 г. в Париже.
По многочисленным свидетельствам современников, Зинаида Гиппиус тяжело переживала смерть Мережковского. «Я умерла, осталось умереть только телу», — призналась она в 1941 году.
О Мережковском осталось масса мнений и свидетельств довольно противоречивых.Но все можно свести к простому – это был умный,очень эрудированный,глубокий человек чрезвычайно закрытый в личных качествах и поэтому кажучийся очень холодным.
В. Розанов о внешности Мережковского
…Следя за его сутуловатою, высохшею фигуркою, идущею небольшим и вдумчивым шагом, без торопливости и без замедления, «для здоровья и моциона», я подумал невольно: «так, именно так, — русские никогда не ходят! ни один!!» Впечатление чужестранного было до того сильно, физиологически сильно, что я, хотя и ничего не знал о его роде-племени — но не усомнился заключить, что так или иначе, в его жилах течет не чисто русская кровь. В ней есть несомненные западные примеси; а думая о его темах, о его интересах, невольно предполагаешь какие-то старокультурные примеси. Что-нибудь из Кракова или Варшавы, может быть из Праги, из Франции, через прабабушку или прадеда, может быть неведомо и для него самого, но в нем есть. И здесь лежит большая доля причины, почему он так туго прививается на родине, и так ходко, легко прививается на Западе.
Если верить А. Белому, другу юности Мережковского, последний был холодным, рассудочным человеком и работал только «от головы», по «выстрелу пушки сверяя свой рабочий режим». Мережковского обвиняли в сухом интеллектуализме, холодности, схематизме, «головном» характере творчества, в отрешенности от «живой жизни» во имя культурно-мифологических «химер». При этом многих озадачивало очевидное противоречие между «рассудочностью» творчества писателя и буйством скрытых страстей.
Мережковский, как вспоминали современники, мог быть сильным и опасным противником в любой дискуссии. Он обладал редким ораторским даром; «говорил, как бы думая вслух — спокойным, всем слышным голосом, почти не делая жестов» и умел вовремя бросать убийственные для оппонента реплики.
Личное обаяние, то, что французы называют charm'ом, у него вообще было очень велико… Это было связано с огромной его культурой и с его редким ораторским талантом… Его вечная напряжённая умственная работа чувствовалась каждым и придавала редкий духовный аристократизм его облику.
М. А. Алданов о Д. С. Мережковском
Г. Адамович, хорошо знавший Мережковского в эмиграции, писал о безотчетной непримиримости последнего ко всякому проявлению русского дружеского «панибратства», даже самого невинного: «…Наши отечественные рубахи-парни и души нараспашку всех типов неизменно шарахались от него, как от огня».
 При этом он притягивал людей: «Никого он не 'занимал', не 'развлекал': он просто говорил весело, живо, интересно — об интересном. Это останавливало даже тех, кто ничем интересным не интересовался»", — вспоминала З.Гиппиус.
Александр Блок о романе Мережковского «Александр I» писал в дневнике: «Писатель, который никого никогда не любил по-человечески, — а волнует. Брезгливый, рассудочный, недобрый, подозрительный даже к историческим лицам, сам себя повторяет, а тревожит. Скучает безумно, так же как и его Александр I в кабинете, — а красота местами неслыханная…».
В. В. Розанов «О, как страшно ничего не любить, ничего не ненавидеть, все знать, много читать, постоянно читать и наконец, к последнему несчастию, — вечно писать, то есть вечно записывать свою пустоту».
Основными чертами характера Мережковского, сформировавшими его писательский стиль и отношение к делу, были чрезвычайная скрупулёзность и дотошность; «европеизм» и «кабинетность» таланта. «Ко всякой задуманной работе он относился с серьезностью, я бы сказала, учёного. Он исследовал предмет, свою тему, со всей возможной широтой, и эрудиция его была довольно замечательна», — вспоминала З.Гиппиус в книге «Дмитрий Мережковский», опубликованной в 1951 году.
Выразительный портрет внешности и характера «двуликого» Мережковского оставил Андрей Белый:
Если бы два года тому назад вы прошли около часу в Летний сад в Петербурге, вы встретили бы его, маленького человека с бледным, белым лицом и большими, брошенными вдаль глазами… Он прямой как палка, в пальто с бобровым воротником, в меховой шапке. Высокое его с густой, из щек растущей каштановой бородкой лицо: оно ни в чем не может остановиться. Он в думах, в пурговом хохоте, в нежном, снежном дыме. Мимо, мимо проплывал его силуэт, силуэт задумчивого лица с широко раскрытыми глазами — не слепца: все он видит, все мелочи заметит, со всего соберёт мед мудрости… Его лицо тоже символ. Вот он проходит — подойдите к нему, взгляните: и восковое это, холодное это лицо, мертвое, просияет на мгновение печатью внутренней жизненности, потому что и в едва уловимых морщинах вокруг глаз, и в изгибе рта, и в спокойных глазах — озарение скрытым пламенем бешеных восторгов; у него два лица: и одно, как пепел; и другое, как осиянная, духом сгорающая свеча. Но на истинный лик его усталость мертвенная легла трудом и заботой. Отойдите — и вот опять маска. И нет на ней печати неуловимых восторгов неугасимых… Если бы мы подошли к нему здесь, в Летнем саду, посмотрел бы на нас он холодным, неприязненным взором, поклонился бы сухо, сухо. — А. Белый. Арабески. Мережковский. Силуэт.
У Мережковского не было друзей. Отчасти (замечала З. Гиппиус в воспоминаниях) «…это шло от него самого. Он был не то что скрытен, но как-то естественно закрыт в себе, и даже для меня то, что лежало у него на большой глубине, приоткрывалось лишь в редкие моменты». Задаваясь тем же вопросом, который некогда сформулировал А. Блок («Почему все не любят Мережковского?»), О. Михайлов замечал: «…Он как будто никого не устраивает. Особое положение Мережковского отчасти объясняется глубоким личным одиночеством, которое он сам превосходно сознавал, пронеся его с детских лет и до кончины».
Известны строки из доверительной переписки Мережковского с Л. Н. Вилькиной: «Я страшно стыдлив, неимоверно робок, до глупого застенчив, и от этого происходит то, что Вам кажется моей неискренностью. О самом моем глубоком я совсем, совсем не могу говорить». Биограф Ю. В. Зобнин делает вывод: перед нами — «…легко узнаваемый тип российского неприкаянного художника-неудачника… очень неуверенного в себе, вечно мятущегося, подчас — нелепого, подчас — наивного и сверх меры наделенного сугубо русским талантом — хроническим 'неумением жить'».
«В России меня не любили и бранили; за границей меня любили и хвалили; но и здесь, и там одинаково не понимали моего», — писал Мережковский Бердяеву.
Редкие эрудиция, учёность, писательское дарование и оригинальный стиль признавались современниками безоговорочно. Мережковский был объективно одним из самых образованных людей в Петербурге первой четверти XX столетия, о чём, в частности, говорил Н.Бердяев. К. И. Чуковский, анализируя в одной из своих ранних критических работ плачевное состояние российской культуры, «зубрами» среди «духовных босяков» называл «несколько культурных людей» в литературе, замечая: «мифическим существом, загадочным, непостижимым представляется нам культурнейший из них — Д. С. Мережковский».
Томас Манн назвал Мережковского «гениальнейшим критиком и мировым психологом после Ницше».
Негативно относились к деятельности Д. С. Мережковского религиозные философы С. Н. Булгаков, П. А. Флоренский и Л. Шестов. «Глубоко не литературным явлением» считал Мережковского литературовед, теоретик формальной школы В. Б. Шкловский, критик Р. В. Иванов-Разумник видел в нём «великого мертвеца русской литературы», а К. И. Чуковский считал Мережковского «книжником», которому «до страшных пределов чужда душа человеческая и человеческая личность».
Резкое отторжение в эмигрантской среде вызывала лояльная позиция Д. Мережковского в отношении фашистских диктаторов. Ирина Одоевцева в книге «На берегах Сены» (Париж, 1983), писала: «…Он всю жизнь твердил об Антихристе, и когда этот Антихрист, каким можно считать Гитлера, появился перед ним, — Мережковский не разглядел, проглядел его»
Определение, данное М.Горьким в 1928 году — «Дмитрий Мережковский, известный боголюбец христианского толка, маленький человечек, литературная деятельность которого очень напоминает работу пишущей машинки: шрифт читается легко, но бездушен, и читать его скучно», — стало для советской литературной критики основополагающим и не менялось в течение десятилетий.
Не только творчество Мережковского, но и его имя в советское время было не просто забыто, но забыто «агрессивно». Произведения писателя не переиздавались, само имя его находилось «под негласным полузапретом». Даже в университетских курсах литературы и в академических трудах «адекватная оценка роли Мережковского в литературном процессе, объективный анализ его критического наследия были практически невозможны». Интерес к писателю и его творчеству в России стал возрождаться лишь в начале 1990-х годов.
Категория: "Наши умные мысли" | Просмотров: 1091 | Добавил: Мария | Рейтинг: 5.0/1
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]