Главная » 2012 » Ноябрь » 24 » 10 ноября родился Гео́ргий Ива́нов
11:56 10 ноября родился Гео́ргий Ива́нов |
10 ноября родился Георгий
Владимирович Ива́нов (29 октября (10 ноября) 1894 — 26 августа 1958, Йер-ле-Пальмье,
департамент Вар, Франция) — русский поэт, прозаик, переводчик; один из крупнейших поэтов русской эмиграции. Автор
немного грустных стихов и довольно веселых воспоминаний. Георгий Иванов - фото и рисунок Анненского:   Ирина Одоевцева в мемуарах «На берегу Сены» писала: Если бы меня спросили, кого из встреченных в моей жизни людей, я считаю самым замечательным, мне было бы трудно ответить - слишком их много было. Но я твёрдо знаю, что Георгий Иванов был одним из самых замечательных из них. В нём было что-то особенное, не поддающееся определению, почти таинственное, что-то, не нахожу другого определения от четвёртого измерения. Мне он часто казался не только странным, но даже загадочным , и я, несмотря на нашу душевную и умственную близость, становилась в тупик, не в состоянии понять его, до того он был сложен и многогранен. В нём уживались самые противоположные, взаимоуничтожающие достоинства и недостатки. Он был очень добр, но часто мог производить впечатление злого и даже ядовитого из-за насмешливого отношения к окружающим и своего «убийственного остроумия», как говорили в Петербурге.
Замечательная поэзия Георгия Иванова:
**
Звезды синеют. Деревья качаются.
Вечер как вечер. Зима как зима. Все прощено. Ничего не прощается. Музыка. Тьма. Все мы герои и все мы изменники, Всем, одинаково, верим словам. Что ж, дорогие мои современники, Весело вам? **
Он спал, и Офелия снилась ему В болотных огнях, в подвенечном дыму. Она музыкальной спиралью плыла, Как сон, отражали ее зеркала. Как нимб, окружали ее светляки, Как лес, вырастали за ней васильки... ...Как просто страдать! Можно душу отдать И все-таки сна не уметь передать. И зная, что гибель стоит за плечом, Грустить ни о ком, мечтать ни о чем... ** Эмалевый крестик в петлице И серой тужурки сукно... Какие печальные лица И как это было давно. Какие прекрасные лица И как безнадежно бледны — Наследник, императрица, Четыре великих княжны... ** От синих звёзд, которым дела нет До глаз, на них глядящих с упованьем, От вечных звёзд - ложится синий свет Над сумрачным земным существованьем. И сердце беспокоится. И в нём - О никому на свете незаметный - Вдруг чудным загорается огнём Навстречу звёздному лучу - ответный. И надо всем мне в мире дорогим Он холодно скользит к границе мира, Чтобы скреститься там с лучом другим, Как золотая тонкая рапира. ** Злой и грустной полоской рассвета, Угольком в догоревшей золе, Журавлем перелетным на этой Злой и грустной земле... Даже больше — кому это надо — Просиять сквозь холодную тьму... И деревья пустынного сада Широко шелестят: «Никому». **
Ты не расслышала, а я не
повторил,
Был Петербург, апрель, закатный час,
Сиянье, волны, каменные львы...
И ветерок с Невы
Договорил за нас.
Ты улыбалась. Ты не поняла,
Что будет с нами, что нас ждёт.
Черёмуха в твоих руках цвела...
Вот наша жизнь прошла,
А это не пройдёт.
**
Мелодия становится цветком,
Он распускается и осыпается,
Он делается ветром и песком,
Летящим на огонь весенним мотыльком,
Ветвями ивы в воду опускается...
Проходит тысяча мгновенных лет
И перевоплощается мелодия
В тяжёлый взгляд, в сиянье эполет,
В рейтузы, в ментик, в "Ваше
благородие",
В корнета гвардии - о, почему бы нет?...
Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу.
- Как далеко до завтрашнего дня!..
И Лермонтов выходит на дорогу,
Серебряными шпорами звеня.
**
У входа в бойни, сквозь
стальной туман,
Поскрипывая, полз подъёмный кран,
И ледяная чешуя канала
Венецию слегка напоминала...
А небо было в розах и в огне
Таких, что сердце начинало биться...
Как будто все обещанное мне
Сейчас должно осуществиться.
**
Друг друга отражают зеркала...
1.
Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.
Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность
пораженья.
Не в молнию, что жизнь мою сожгла,
А в пепел, что остался от
сожженья.
2.
Игра судьбы. Игра добра и зла.
Игра ума. Игра воображенья.
Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.
Мне говорят: ты выиграл игру.
Но все равно. Я больше не
играю.
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.
**
Был замысел странно-порочен,
И все-таки жизнь подняла
В тумане — туманные очи
И два лебединых крыла.
И все-таки тени качнулись,
Пока догорала свеча.
И все-таки струны рванулись,
Бессмысленным счастьем звуча…
** Гаснет мир. Сияет вечер. Паруса. Шумят леса. Человеческие речи, Ангельские голоса... Человеческое горе, Ангельское торжество... Только звезды. Только море. Только. Больше ничего. Без числа сияют свечи. Слаще мгла. Колокола. Черным бархатом на плечи Вечность звездная легла. Тише... Это жизнь уходит, Все любя и все губя. Слышишь? Это ночь уводит В вечность звездную тебя. **
А что такое вдохновенье?
— Так… Неожиданно, слегка
Сияющее дуновенье
Божественного ветерка.
Над кипарисом в сонном парке
Взмахнет крылами Азраил —
И Тютчев пишет без помарки:
«Оратор римский говорил…»
**
Все чаще эти объявленья:
Однополчане и семья
Вновь выражают сожаленья...
"Сегодня ты, а завтра я!"
Мы вымираем по порядку -
Кто поутру, кто вечерком
И на кладбищенскую грядку
Ложимся, ровненько, рядком.
Невероятно до смешного:
Был целый мир - и нет его.
Вдруг - ни похода ледяного,
Ни капитана Иванова,
Ну, абсолютно ничего!
**
Оттого и томит меня шорох
травы,
Что трава пожелтеет и роза увянет,
Что твое драгоценное тело, увы,
Полевыми цветами и глиною станет.
Даже память исчезнет о нас… И тогда
Оживет под искусными пальцами глина
И впервые плеснет ключевая вода
В золотое, широкое горло кувшина.
И другую, быть может, обнимет другой
На закате, в условленный час, у колодца…
И с плеча обнаженного прах дорогой
Соскользнет и, звеня, на куски разобьется!
**
Я не любим никем! Пустая осень!
Нагие ветки средь лимонной
мглы;
А за киотом дряхлые колосья
Висят, пропылены и тяжелы.
Я ненавижу полумглу сырую
Осенних чувств и бред гоню, как
сон.
Я щеточкою ногти полирую
И слушаю старинный полифон.
Фальшивит нежно музыка глухая
О счастии несбыточных людей
У озера, где, вод не колыхая,
Скользят стада бездушных
лебедей. И самая грустная лирика наверное во всей русской поэзии - стихи из "Посмертного дневника" ** Александр Сергеич, я о вас скучаю. С вами посидеть бы, с вами б выпить чаю. Вы бы говорили, я б, развесив уши, Слушал бы да слушал. Вы мне все роднее, вы мне все дороже. Александр Сергеич, вам пришлось ведь тоже Захлебнуться горем, злиться, презирать, Вам пришлось ведь тоже трудно умирать. ** Кошка крадется по светлой дорожке, Много ли горя в кошачьей судьбе? Думать об этой обмызганной кошке Или о розах. Забыть о себе. Вечер июльский томительно душен. Небо в окне, как персидская шаль. Даже к тебе я почти равнодушен. Даже тебя мне почти уж не жаль. ** Поговори со мной еще немного, Не засыпай до утренней зари. Уже кончается моя дорога, О, говори со мною, говори! Пускай прелестных звуков столкновенье, Картавый, легкий голос твой Преобразят стихотворенье Последнее, написанное мной. Цитаты из мемуарной прозы Георгия Иванова:
Русский читатель никогда не был
и, даст Бог, никогда не будет холодным эстетом, равнодушным "ценителем
прекрасного", которому мало дела до личности поэта.
Самое высокое и самое смешное,
часто бывают переплетены так, что не разобрать, где начинается одно и кончается
другое.
Были времена, когда мы были
настолько неразлучны, что у нас имелась, должно быть, единственная в мире, -
визитная карточка: "Георгий Иванов и О. Мандельштам". Конечно,
заказать такую карточку пришло в голову Мандельштаму, и, конечно, одному ему и
могло прийти это в голову.
Поговорив с Мандельштамом час,
- нельзя его не обидеть, так же, как нельзя не рассмешить. Часто одно и то же
сначала рассмешит его, потом обидит. Или - наоборот.
На одном из собраний парижской
литературной молодежи я слышал по своему адресу упрек: "Зачем вы искажаете
образ Мандельштама, нашего любимого поэта? Зачем вы представляете его в своих
воспоминаниях каким-то комическим чудаком? Разве он мог быть таким?"
Именно таким он был.
Зачем пишется юмористика? -
искренне недоумевает Мандельштам. - Ведь и так все смешно.
Гумилев говорил, что поэт
должен "выдумать себя". Он и выдумал себя, настолько всерьез, что его
маска для большинства его знавших (о читателях нечего и говорить) стала его
живым лицом.
Внешность Гумилева меня
поразила. Он был похож на медленно и важно двигающегося манекена. Я сразу
заметил его большой, точно вырезанный из картона нос, его голову, стриженную
под машинку, его холодные косые глаза без бровей.
За полгода до смерти Гумилев
сказал мне: "В сущности, я неудачник". И еще: "Как я завидую
кирпичикам в стене - лежат, прижавшись друг к другу, а я так одинок".
"Мой фрак, мой дом, моя
жена", - Гумилев произносил все это с одинаковым торжественным
безразличием. Казалось, что если одну жену заменить другой - Гумилев этого не
заметит, но если у него вовсе отнять - безразлично, жену или фрак, - нарушится
вся гармония его жизни.
Он был очень гостеприимным
хозяином. И не перестал им быть и в голодное советское время. Пригласив
кого-нибудь из своих друзей к обеду, Гумилев потчевал его со старомодной
любезностью жаренной собственноручно воблой и макаронами из черной муки. Если
обедала дама, он надевал "свой фрак" и беседовал по-французски.
- Скажи мне теперь, если ты
пойдешь в Джибутти от вокзала направо, что будет?
- Сад.
- Верно. А за садом?
- Каланча.
- Не каланча, а остатки древней башни. А если
повернуть еще направо, за башню, за угол?
Рябое, безбровое лицо Нарбута расплылось в
масляную улыбку:
- При дамах неудобно...
- Не врет, - хлопнул его по плечу Гумилев. -
Был в Джибутти. Удостоверяю.
В кронштадтские дни две молодые
студистки встретили Гумилева, одетого в картуз и потертое летнее пальто с
чужого плеча. Его дикий вид показался им очень забавным, и они
расхохотались.Гумилев сказал им фразу, которую они поняли только после его
расстрела:
- Так провожают женщины людей, идущих на
смерть.
Большинство скорее суеверные,
чем верующие.
С годами убывающую уверенность
в себе стала сменять уверенность в человеческой глупости.
Однажды (Мандельштам как раз в
это время был в отъезде) я принес портрет Пушкина и повесил над письменным
столом. Старуха, увидев его, покачала укоризненно головой:
- Что вы, барин, видно без всякого
Манделынтамта не можете. Три дня не ходит, так вы уж его портрет вешаете!
Сталкиваясь с разными кругами
"богемы", делаешь странное открытие.Талантливых и тонких людей -
встречаешь больше всего среди ее подонков.
Любя стихи, мы тем самым любим
их создателя - стремимся понять, разгадать, если надо, - оправдать его.
"Поэт умирает, потому что дышать ему
больше нечем". Эти слова, сказанные Блоком на пушкинском вечере, незадолго
до смерти, быть может, единственно правильный диагноз его болезни.
Жизнь приобретает цену только
тогда, если вы полюбите кого-нибудь больше своей жизни..
Главным образом Блок говорил о
смерти и о любви. Сильней ли смерти любовь? Блок качал головой. - Нет, нет, это
выдумка трубадуров.
О поэтах и художниках, о всех
выдающихся людях принято говорить после смерти: "он сгорел", "он
был обречен". По большей части это риторический прием. Но Блока
действительно привела к смерти поэзия, как других туберкулез или рак.
За создание "Двенадцати"
Блок расплатился жизнью. Это не красивая фраза, а правда. Блок понял ошибку
"Двенадцати" и ужаснулся ее непоправимости. Как внезапно очнувшийся
лунатик, он упал с высоты и разбился. В точном смысле слова он умер от
"Двенадцати", как другие умирают от воспаления легких или разрыва
сердца.
Поэзия - это что-то вроде
падучей. Покуда болезнь таится, только очень внимательный взгляд различит в
лице одержимого что-то неладное.
Буфетчик, которому
"Дом" был отдан на откуп, извиняясь перед посетителями за какой-то
изъян в программе, простодушно заявил:
- Программа не выполнена, так как произошло
три несчастья -
арестован Гумилев,
умер Блок -
и... перегорело электричество.
Я вообще не люблю юга. Только
на севере европеец может быть счастлив. Чем ближе к экватору, тем сильнее
тоска.
"Невы державное теченье,
береговой ее гранит", - Петр на скале, Невский, сами эти пушкинские ямбы,
- все это внешность, платье. Туман же - душа.
В 1919 году, в эпоху увлечения
электрификацией и другими великими планами, один поэт предложил советскому
правительству проект объединения столиц в одну. Проект был прост. Запретить в
Петербурге и Москве строить дома иначе, как по линии Николаевской железной
дороги. Через десять лет, по расчету изобретателя, оба города должны соединиться
в один -- Петросква, с центральной улицей -- Куз-невский мос-пект. Проект не
удалось провести в жизнь из-за пустяка: ни в Петербурге, ни в Москве никто
ничего не строил - все ломали.
Значение, которое поэт придает
появлению своей книги - обратно пропорционально впечатлению от этого же события
на читателя.
У господина представительная
наружность. Это ценится. Какая чепуха: представительная. Если бы красивая,
жалкая, страшная, какая угодно. Нет, именно представительная. В Англии,
говорят, даже существует профессия – – лжесвидетелей с представительной
наружностью, внушающей судьям доверие. И не только внушает доверие, сама
неисчерпаемый источник самоуверенности. Одно из свойств мирового уродства-оно
представительно.
Чтобы стать поэтом, надо как
можно сильнее раскачнуться на качелях жизни...
Пьянство есть совокупление
астрала нашего существа с музыкой (ударение на ы) мироздания...
Биография
Родился 29 октября (11 ноября)
1894 г. в Студенках Ковенской губернии в дворянской семье. Его прадед, дед и
отец были военными. Юность поэта прошла в Петербурге. Он учился во 2-м
Кадетском корпусе, но так и не окончил его. Публиковался с 1910. Находился под
влиянием И. Северянина, Н. Гумилёва, М. Кузмина. Первый сборник поэта «Отплытье
на о. Цитеру», вышедший в конце 1911 г. (в выходных данных — 1912 г.) и
отмеченный рецензиями Брюсова, Гумилева, Лозинского, испытал влияние поэзии
Кузмина, Вяч. Иванова и Блока. Был постоянным сотрудником журнала «Аполлон», с
1917 член «Цеха поэтов». 26 сентября 1922 на правительственном пароходе «Карбо»
Иванов выехал в Германию. С конца октября 1922 по август 1923 проживал в
Берлине. Его жена, поэтесса И. Одоевцева покинула Советскую Россию ещё раньше —
в августе 1922 г. она перебралась из Петрограда в Ригу. 12 октября 1923 г. Г.
Иванов и И. Одоевцева встретились в Берлине. После переезда в Париж Иванов стал
одним из самых известных представителей первой эмиграции и сотрудничал со
многими журналами как поэт и критик. В эмиграции
Г. Иванов делил с В. Ходасевичем звание «первого поэта», хотя многие его
произведения, особенно мемуарного и прозаического характера, вызывали массу
неблагоприятных отзывов как в эмигрантской среде, так и, тем более, в Советской
России. Это касается, в особенности, вышедшей в 1928 г. книги очерков «Петербургские зимы» (Воспоминания в них соседствуют с
вымыслом, документальные факты со слухами и сплетнями, атмосфера блистательного
города с апокалипсическими предчувствиями... В результате получился феерический
сплав ). В 1930-х гг. вместе с Г.Адамовичем был основным сотрудником
журнала «Числа». В годы второй мировой войны вместе с женой Ириной Одоевцевой
жил на своей вилле во французском городе Биаррице, который с лета 1940 г. был
оккупирован немецкими войсками. В 1943 г. супруги лишились виллы, но оставались
в Биаррице до 1946 г. С 1946 г. Иванов жил в Париже, испытывая отчаянную нужду.
Последние годы жизни прошли для Г. Иванова в нищете и страданиях — с 1953 г. он
вместе с И. Одоевцевой проживает в приюте для престарелых в Йере, недалеко от
Тулона, до самой своей смерти 26 августа 1958 г. Позднее прах поэта был
перенесен на парижское кладбище Сен Женевьев де Буа.
Лирике Иванова
свойственна ясность, мысль развивается в полярных противоположениях. Она
отмечена возрастающим негативизмом. Часто встречаются у Иванова стихи о поэте и
поэзии, художественное обращение к другим поэтам. Сомнение примешивается здесь
к стремлению осознать самое существенное в жизни и поэтическом творчестве.(Вольфганг
Казак)
Значимость Георгия Иванова для
русской поэзии в последние десятилетия существенно пересмотрена, особенно после
публикации представительных сборников собраний сочинений в 1980-е и в 1990-е
годы. С 1989 г. произведения Иванова начали издаваться на родине.
Прикрепления: Картинка 1 · Картинка 2 |
|
|
| Всего комментариев: 0 | |